Основание Харькова (старинное предание) [Григорій Федорович Квітка-Основ`яненко] (fb2) читать постранично, страница - 3

напряжённые последние силы оставили его, и он к вечеру впал в бесчувствие.

Поутру он казался крепче и свежее; на расспросы пана Ясенковского отвечал:

— Не смогу ещё всего порядком рассказать; много-много нам горя было!.. Даст бог, укреплюся ещё маленько, должен вам всё открыть, чтоб вместе отыскивать боярина моего... Приголубьте сироту... дитя боярское...

— Отдохни, старик! Тебе тяжело говорить. Будешь покойнее, пришли за мною, мне хочется всё знать.

— Что могу, расскажу... Нужно бы и боярина отыскивать... коли смерть не свяжет... Ох, бедный боярин!.. — и старик замолк, утирая слёзы.

Пан Ясенковский оставил его, чтобы он не изнурил себя рассказами.

Ещё настал день, но старик видимо слабел… К вечеру спросил священника и примолвил: «Но нашего... нашего, православного... святого закона. Благодарю бога, что кости мои не останутся в неверной земле, а лягут в богоспасаемом граде!..»

Из ближнего монастыря призван был духовник, но, по слабости больного, исповедь была краткая, и он, приобщившись св. тайн, призвал пана Ясенковского и с большим усилием сказал:

— Умираю, батюшка!.. Не оставьте сироты!.. Боярин... скоро будет в Киеве... коли благополучен... Спросите в Лавре... у отца... забыл. Здесь (положив руку на свои рубища) цепь... гривна*... крест... в опале он… бумаги... господи! я верный раб... сохранил... — далее из слов его не можно было ничего понять... потом затих и скончался.

В рубище, бывшем на нём при приезде к пану Ясенковскому, найдены зашитыми в полах и рукавах золотых и серебряных, разных цен, пятьдесят шесть монет; также золотой крест, длинная цепь чистого золота русской работы. Гривны же и бумаг, о коих упоминал Агафон, вовсе не было. Находили места, где было зашиваемо нечто большое, но как Агафонова одежда была ветха, то зашитое прорывало платье. Старик перешивал в другое место, и легко случиться могло, что из последнего места всё сохранённое, также протерши рубище, выпало где-нибудь в дороге, и Агафон в слабости от болезни не почувствовал и не хватился, а умирая, полагал, что всё при нем.

Взвесивши цепь, пан Ясенковский с духовником записали вес её и число монет, сложили всё это в один ящик с описанием, при каком случае всё это найдено, запечатали общими печатями, и пан принял на свое сохранение. Крест же, как, видимо, данный ребёнку при крещении, тут же повесили на маленького Андрея.

На этом кресте длиною в вершок и довольно полновесном с одной стороны изображено было распятие, отличной заморской работы, а на другой стороне вырезаны были русские, церковные слова под титлами, но только так неясно и без разделения слова от слова, что видимо было, что их вырезывал не знающий русского языка и копировал из написанного. Почти все буквы были исковерканы, некоторые уподоблялись немецким, даже были вместо букв произвольные фигуры, не означающие ничего. Вот что ясно прочесть можно было:

... раба Божия, боярина Московс... с...

Афанас... сын Андрей, родился в лет...

7102 Ноемвр... в 24 д... в Риге

Верного раба божия и усердного слугу боярского Агафона похоронили по приличию. Малютка Андрей, чувствуя своё положение, плакал неутешно. Потом убедительно просил пана Ясенковского «пойти в Киев, отыскать отца и Гришу и привести их к нему».

Пан Ясенковский, сколько мог, объяснил ему, что, не знавши вовсе, кто отец его, где он находится, невозможно делать розысков. Чтобы чем рассеять его, сделано было для него новое, панское платье. Заметили, что он как будто любуется им.

— Андрей! — спросил его пан Ясенковский. — Скажи мне, у тебя никогда не было такого нарядного платья?

— О, как же! — отвечал он. — У нас с Гришею много-много платьев гораздо лучше этого. А теперь я радуюсь, что оно лучше того, которое дали вы мне, как приехал я к вам. А в каком я приехал... так и не показывайте мне. Да это Агафон нарочно вздел на меня такое и сам надел лохмотья.

Заметили, что малютка одарён был умом и чувствительным сердцем, делался живее и развязнее, и пан Ясенковский стал выспрашивать его, где он прежде жил и с кем, что помнит из детства своего, и вот что Андрей рассказывал:

— У меня были батюшка, матушка, Агафон, Василиса, да ещё... ну, да те были недобрые ко мне, портили мои игрушки и частенько обижали меня. Я раз пожаловался на них батюшке, но как он их выдрал за уши и таки порядочно, да грозил, что вперёд и не так накажет, так мне стало их жаль, и после того, что бы они мне ни сделали, как бы ни досадили, я уже молчал; а они тут-то ещё больше меня обижали. Жаль было и батюшку огорчать; он был всегда печальный, а особливо как получил письмо: уж он его читал перечитывал, плакал горько и целовал письмо... Верно, оно было святое?.. С матушкою часто, бывало, говорят о Москве, и тут-то батюшка горько-горько плакал!

Однажды он проговорил: «О Москва, Москва! полетел бы к тебе!» Меня это очень испугало. Гриша был ещё маленький, он не мог понять этого, ему ни до чего нужды не было, всё с своими игрушками... Как сказал батюшка, что полетел бы в Москву, так я и