Натюрморт с женщиной [Игорь Алексеевич Адамацкий] (fb2) читать постранично, страница - 3

крепким чаем и как следует пропотеть.

Он докурил сигарету и вошел в стеклянный павильон. Пассажиров было много, потому что несколько дней перед этим была нелетная погода. Кресел на всех не хватало, и люди сидели на своих чемоданах и проволочных ящиках из-под молока — молчаливые, усталые и временные, как нахохлившиеся птицы, согнанные с гнезд внезапным ранним морозом.

Внимательно огляделся вокруг. Стены павильона были одинаковы — пыльные и в царапинах, а лица — разнообразно усталые. Носатые и курносые, с выпуклыми и втянутыми щеками, с бородами и без, с печалью тайных дум и без такой печали, — они скрывали неповторимость под общим выражением терпеливого ожидания.

Квадратный динамик, висевший на толстой серой колонне, поддерживающей потолок в центре павильона, время от времени вещал утробным женским голосом. Несколько рейсов были отнесены на позднее время, судьба остальных оставалась неизвестной. Пассажиры, которых это непосредственно касалось, успокаивались и меняли позы для удобства дальнейшего ожидания.

Потом подошел к конторке и весам, где регистрировался его рейс.

— Сколько это продлится? — спросил он девушку, сидящую за высоким барьером с журналом на коленях. На девушке синяя форменная юбка и куртка с блестящими пуговицами. Лицо терпеливое и равнодушное от однообразия работы, а толстый журнал с лохматыми краями, по-видимому, старый. Она положила журнал на весы — стрелка весов едва дрогнула, — также медленно взяла протянутый билет, отметила его в списке и вернула вместе с посадочным талоном.

— Ваш рейс уйдет минут через сорок. — Она мельком взглянула на его лицо. Глаза у нее были желто-зеленые, с большими зрачками, от которых разбегались едва заметные узкие частые штрихи. Геометрические глаза, отметил он про себя. Умные.

— Улыбнитесь, пожалуйста, — попросил Егор, не отводя взгляда.

Она нахмурилась, но глаза ее дрогнули, зрачки сузились, открыв синеву. Так и есть, подумал он, желтизну дает искусственное освещение, а так они у нее синие. Значит, характер спокойный. Может быть любящей женой, заботливой матерью, активной общественницей.

— Спасибо, — сказал он, убирая билет во внутренний карман пальто, потом поддернул воротник, поправил шарф и стал пробираться в другой конец павильона к буфету, надеясь согреться чашкой двойного кофе и унять дрожь.

У стойки с кофе в очереди стояли человек тридцать, те, кто не поместились в зале павильона и такие же терпеливые.

— Дикость какая! — пробормотал Егор. — Только в нашей стране в мирное время возможно такое.

— А вот в других странах, — произнес за спиной высокий голос, — каждый день умирают от голода восемьдесят тысяч. Тридцать миллионов в год.

Егор обернулся и увидел большую меховую шапку, надетую прямо на пухлые, вылезающие щеки.

 — При чем здесь тридцать миллионов? Всего-то и нужно поставить три кофейных автомата, вторую расторопную девчонку, и государственная проблема очереди будет решена.

— Не ворчите, — послышалось за спиной, щеки раздвинулись в улыбке, рыжая шапка поползла вверх, и под ней обнаружились выдающиеся брови и маленькие быстрые глаза. Человечку было лет сорок, был довольно крепок и казался еще шире из-за невысокого роста.

— Я вижу, вы летите, куда и я, — сказал рыжая шапка, ощупывая точечными глазками лицо Егора, — а я уже сутки болтаюсь в этой проклятой банке. Даже словом не с кем перекинуться. Все злые как черти.

— Это из-за погоды, — сказал Егор, глядя в лицо собеседника с профессиональным вниманием. — Сегодня трудно быть человечным. Люди мешают.

— Пойдем посидим? — Рыжая шапка указал на чугунные трубы парового отопления у наружной стены мужского туалета в глубине павильона. Там уже дремали, уткнув подбородки в грудь, несколько мужчин.

Они сели на батарею и помолчали, привыкая к теплу. Егор откинулся к стене и блаженно закрыл глаза: снизу припекало, из тела уходила противная дрожь.

Ясность, снова подумал он. В здоровом теле ясный дух. Ясность приходит с годами, а годы с опытом. А опыт — с ошибками. А ошибки с чем? С излишним воображением, наверное. Значит, воображение и ясность непримиримы. Только где-то в самом начале. На заре туманной юности.

— Как вы еще молоды. Люблю молодых и завидую.

— Вы правы, — откликнулся Егор с ленивой готовностью. — Быть молодым удобно. Можно на молодость свалить ответственность за старческие ошибки.

Он никогда не унывал, несмотря на удары судьбы, которой то и дело подвертывался под руку. Фраза вполне пошлая, но надо записать. В сочетании с более остроумными придумками и эта может сработать.

— Как вас зовут? — спросил рыжая шапка. — Давайте знакомиться.

— Ка Эм, — коротко ответил Егор.

— Как? Хаим?

— Нет. Ничего еврейского. Ка. Точка. Эм. Точка.

— Понимаю. Вы фельетоны пишете. А я Павел Васильевич. Пэ. Точка. Вэ. Точка.

— Ладно, — сказал Егор, снова погружаясь в сладкую дремоту. — Приятно познакомиться.

— А вы оригинал, — неожиданно коротко