Шпага и митра [Рафаэль Сабатини] (fb2) читать постранично, страница - 3

слуге, который откликнулся на его вызов, – и распорядитесь насчёт кареты. Я отправляюсь в кардинальский дворец.

– А я на Рю дю Бак, – вскричал я, когда дверь за лакеем закрылась. – На Рю дю Бак, чтобы рассказать мадемуазель де Ла-Одрай, какого сорта вы человек и что собираетесь делать. Тотчас же, господин mouchard (доносчик – франц.)! – И торжествующе воскликнул: – Если вы воображаете, что ваше сватовство удастся после этого, если вы воображаете, что граф де Ла-Одрай позволит своей дочери вступить в брак с одним из кардинальских шпионов, вы больший глупец, чем я вас считаю.

Это была опрометчивая речь, но даже ради собственной жизни я не смог бы удержаться.

– Вы не пойдёте! – взревел он, разъярившись. – Вы не выйдете отсюда, разве что отправитесь в Бастилию. – Затем он повысил голос: – Эй, там, кто-нибудь! À moi! (Ко мне! – франц.)

Через мгновение моя шпага была обнажена, и я исступлённо рванулся к нему, ибо его угроза испугала меня, и я понял, что моя опрометчивость, похоже, будет стоить мне дорого.

Он выдернул свою шпагу, когда я бросился вперёд, и еле успел парировать удар, который угрожал навсегда покончить с его интригами. Прежде чем я смог отпрянуть, мои руки были схвачены сзади, и, бешено сопротивляясь, я оказался в его власти.

Но он только рассмеялся и, сунув шпагу в ножны, сказал, что кардинал займётся мной.

Я был грубо повален на пол, и, пока один слуга прижимал меня книзу, другой достал верёвку, которой они крепко связали меня по рукам и ногам. Затем Кастельрок перевернул меня и ударил по лицу.

Я открыл рот, чтобы сказать ему в подходящих выражениях, что думаю о его поступке, но быстрее молнии он ткнул мне туда poire d'angoisse (кляп – франц.), затем с прощальной ухмылкой шагнул вон и, заперев за собой дверь, оставил меня распростёртым на полу, бессильным, бездеятельным и безгласным.

II

Возможно, минут десять я лежал там, где меня бросили, слишком ошеломлённый грубым способом, которым со мной обошлись, чтобы рассуждать, как действовать. Я не думал – во всяком случае, связно; я довольствовался тем, что валялся чурбаном, в который меня превратили, с тупым ощущением злости на собственное поражение и бессилие и с гнетущим чувством отчаяния.

Вскоре, однако, я несколько ожил. Тиканье часов золочёной бронзы раздражало меня, и я почувствовал жгучее желание столкнуть их с полки и заставить замолчать. Но когда я посмотрел на это украшение, то обратился мыслями ко времени, которое оно отмеряло, и в уме последовал за маркизом де Кастельроком в кардинальский дворец.

“Прямо сейчас, – думал я, – он должен быть там; допустим, он подождёт пять минут (это примерно полдевятого), прежде чем будет говорить с кардиналом, ещё пять минут на то, чтобы поведать свою историю, и десять минут для возвращения сюда в сопровождении офицера гвардии Ришелье или мушкетёров. Без четверти девять я буду арестован, к девяти часам буду в Шатле (судебное учреждение в Париже. – Прим. пер.), а назавтра в Бастилии”.

В течение следующей минуты я попеременно вздрагивал и стонал – а стенания с кляпом во рту даются нелегко.

Затем я вспомнил, что за свои путы надо благодарить собственный опрометчивый язык. Если бы я сдержался, то, возможно, остался бы свободен, для того чтобы попасть на Рю дю Бак и предупредить Аделину и её отца о том, что должно произойти. Я мог бы спокойно отправиться в Бастилию после этого, заверенный клятвами (которые, как я знал, моя дама принесла бы и, думаю, исполнила бы) меня дождаться. Ей, возможно, пришлось бы ждать несколько лет, но даже кардинал де Ришелье не смог бы жить вечно, он был уже стар, и в конце концов меня освободили бы и мы, возможно, ещё могли быть счастливы.

Но исчезнуть подобным образом, как будто земля поглотила меня, – это было ужасно! Она не узнала бы, что это козни Кастельрока, и, после того как она оплакивала бы меня несколько недель с этим негодяем под рукой для утешения, кто мог сказать, что, возможно, случилось бы?

Женщины, сказал я себе, переменчивы, и у многих проявлялся нездоровый интерес к распутнику, особенно когда, как Кастельрок, он оказывался изыскан, красив и одарён красноречием.

Поскольку эти мысли мучительной вереницей носились в моём мозгу, я был близок к помешательству от ярости. В приступе бешенства я извивался на полированном полу, как раненая змея, и перекатывался снова и снова, пока почти не сломал свои скрученные руки.

Я приостановил наконец свои тщетные усилия и, задыхаясь, простёрся на спине, тупо таращась на стрелки часов, которые теперь указывали на полдевятого. Через четверть часа Кастельрок вернётся.

О, если бы я только смог получить эту четверть часа свободы, чтобы можно ещё было попасть на Рю дю Бак!

Тут явилась мысль о побеге, и я был поражён, что это не пришло мне в голову прежде. В следующее мгновение, однако, я внутренне расхохотался (кляп мешал мне хохотать во всеуслышание), поскольку вспомнил, что это невозможно. Но я заставил себя думать.

Если бы только можно было освободить руки!