Мю Цефея. Шторм и штиль [Татьяна Сергеевна Леванова] (fb2) читать постранично, страница - 78

логичен, но если представить себе его дальнейшее развитие, он очень быстро изменится. Таков «Амбер» Роджера Желязны — его необратимо начинают менять герои прямо по ходу развития сюжета. Но если автор упорно не хочет менять мир, то приходится громоздить выдумку на выдумку — как Майкл Суэнвик в «Драконах Вавилона». А после этого еще шаг, и мы попадаем в самое дальнее кольцо — абсурдистское.

Это периферия фэнтезийных допущений. Узнаваемые эмоциональные реакции персонажей, предсказуемая мотивация, проявляемые внутри картин Сальвадора Дали. «Охота на Снарка», отраженная в десятках постмодернистских зеркал.

Когда в абсолютно незнакомом нам мире еще и персонаж теряется — то текст утрачивает свойства художественного произведения и становится просто набором букв.

* * *

Итак, есть шкала выдумки, есть представление о поступательном развитии техники, и, сложив их, получаем вот такой график.

В районе 1800 года, чтобы описать полет на Марс, требовалось волшебство. Оно могло быть явным, а могло быть скрытым в буффонаде, как полеты на Луну барона Мюнхгаузена.

В районе 1900-го — при возросших реальных возможностях техники — это вполне научный мысленный эксперимент, только Уэллсу потребовалось возложить теорию и практику межпланетных перелетов на марсиан.

В районе 2000-го — полет сам по себе теряет фантастичность. Это чисто технический проект вроде уже состоявшегося полета на Луну. Задача сопоставима с постройкой километрового небоскреба или подводного города. Уже можно сделать, но еще просто нет денег или не принято политическое решение.

Чтобы сохранить хоть какую-то сюжетную интригу, претендовать на фантастичность — человека на Марсе приходится просто забывать и превращать его в Робинзона Крузо. В условной книге «Полет на Марс» 2030 года издания можно будет прочитать скорее о сложных бюрократическо-политических интригах и хозяйственных комбинациях, которые позволят выделить средства на «почти бесполезное дело». Но где там сюжет? Где борьба личностей? Где коллизия? Это будет крайне скучное чтиво, если только автор не повторит стилистику Сирина Н. Паркинсона — остроумную сатиру на бюрократию.

Потому в «Параграфе 78» Андрей Лазарчук вообще свел описание полета на Марс к пересказу реалити-шоу — со скандалами и глупостями, — то есть к симуляции сюжета.

Если персонаж по ходу действия обретает все большее могущество — причем рост его возможностей заведомо превышает скорость прогресса, — то сюжет приходится «сдвигать вправо», выдумывать все более сказочные допущения. Если идет «сдвиг влево» — возможности персонажей уменьшаются, и сюжет постепенно обретает научность, а потом и обыденность. Тут лучший пример — сериал «Больница Никербокер», где на практически документальном уровне показаны медицинские достижения 1900 года. Но главный герой, который благодаря наркотикам ощущает себя чуть не сверхчеловеком и работает за троих, при перебоях с поставками морфия скатывается буквально на скотский уровень.

И тут мы подбираемся к проблеме: фантастика как «мечты и страхи эпохи» требует специфической коллизии, персонажей, декораций, которые воплощают собой некое противоречие, причем оно будет задано изменившимися по сравнению с нашим миром условиями. Но если конфликта нет, то фантастика деградирует просто до костюмированного шоу. В этом шоу можно спрятать детектив, социальную драму, женский роман — но звездолеты будут просто декорациями, от которых можно отказаться в любую секунду.

Что же происходит, когда мы «отыгрываем назад» — опускаемся по шкале времени, но сохраняем сюжет? Персонажи получают в свое распоряжение возможности, каковых тогда иметь не могли. И конфликты, в которых они участвовали, обретают фантастическое содержание.

Основа ретрофутуризма — это некая фора для человека или техники, которую они получают на прошлых этапах развития, не упираясь в типичные тупики нашего прогресса.

Разумеется, фору лучше давать не случайным персонажам в истории, но кому-то знакомому, пытаясь еще украсить Золотой век. Так воплотятся наши старые мечты. Но само ее получение не означает последующей утопии.

Тут самый яркий пример — «Машина различий» Уильяма Гибсона и Брюса Стерлинга. Стимпанк в своем чистейшем выражении.

Среди основных допущений — не просто возможность постройки механического счетного устройства Бэббиджа (его современные модели вполне работоспособны), но «компьютерная революция». Она происходит не в США ХХ века, но в Британии XIX столетия. В спрессованной форме нам будто показывают все сложности: смог, революция, опасность тоталитарного контроля над информацией и т. п. В финале продемонстрировано наступление самой настоящей технологической сингулярности — саморастущего царства