Льды. Люди. Встречи [Игорь Павлович Рубан] (fb2) читать постранично, страница - 2

друзьям и знакомым много и долго, прибавляя незаметно для себя всяческие подробности, пока кто-нибудь не скажет:

— Василий Семенович! А я вот когда в свое время зимовал, так все как-то проще было.

И расскажет всем, как поехали они в соседний поселок за олениной на зиму.

— Машина большая, грузовая, дорога по прибрежной террасе не слишком заснежена. Одно удовольствие по сторонам смотреть из кабины. Справа, внизу, море, вдалеке ото льда чистое, темной водой за горизонт уходит. Налево обернешься — заснеженные горы одна из-за другой выглядывают. Возле распадка они особенно красиво громоздятся. Остановились тут, закусили, ледяной водички попили и дальше в путь. Приехали на место — уже смеркаться стало. Надо ночлег искать. А пока в больницу зашли, приветы передать. Главный врач поблагодарила нас и посетовала, что чаем ей нас напоить негде. Здание одноэтажное, буквой "П" поставлено. В середине и правом крыле только лечебные помещения, кухня да котельная. Левое крыло дома заморожено. Отопление в нем совсем не греет. В чем причина — никто из местных разобраться не может. Посмотрели мы и видим — неладно поставлен расширитель. Дело простое. Выбросить его надо и горячую разводку напрямую пустить. В больничном хозяйстве ни труб, ни плашек, ни инструмента нужного нет. Где-то все доставать надо. Пошли вниз, за лагуну, на полярную станцию. Достали, принесли. Уже совсем темно стало. Проканителились с ремонтом всю ночь. Возни много — из котла в бочки горячую воду выпустить, трубы нарезать, переходники поставить, потом обратно горячую воду залить. Уже утром тепло пошло. Чуть за олениной не опоздали.

Все же успели, получили. Намахались, конечно, туши бросавши. Закусили и надумали завернуть в больницу, со всеми там попрощаться. Устали, правда, не спавши, да крюк невелик. Подъехали. Входим и видим, что в прихожей ребятишки топчутся, снег с ног стряхивают. Человек десять первоклассников. Отряхнулись и к врачу прошли. Задумались мы — что делать?

— Ждать долго придется. Не иначе как на прививки пришли, — говорит водитель.

Пока мы совещались, детишки назад идут. Впереди, как полководец, девочка вышагивает. Нос кверху и улыбка во весь рот.

— Что, вылечились? — спрашиваю.

— А мы здоровые. Это вон у него зуб дергали, а мы — чтобы ему не страшно было.

Вышла к нам главврач, санитарки с ней. Попрощались, а водитель и похвали учительницу, что так ребят воспитала. Я уже за дверную скобу взялся, как санитаркин ответ услышал:

— Не при чем тут учительница. Жизнь такая наша здесь. Или ты недавно на север приехал?

Может быть, не этот случай, а какой-то другой, аналогичный, будет рассказан Василию Семеновичу — смысл останется тот же. Все равно!

Сидя в конференц-зале, мы не ищем корней нашей дружбы, не морализуем. Важно, что она есть, как и ее результат — те дела, отметить юбилей которых мы собрались здесь.

Выступления окончены, просмотрена кинохроника тысячекилометрового пути санно-гусеничного поезда и основания станции Восток, и мы расходимся. Идем через Красную площадь, согретые чувством близости друг к другу.

Так было

Люди Арктики

В бытность Полярной авиации Арктика для нас, работавших в ней, начиналась обычно в самой Москве, у трапа самолета. Небольшие, двухмоторные, очень неприхотливые Ли-2 связывали круглый год полярные станции, неспешно двигаясь от одной к другой, доставляя людей и грузы. Случайному человеку в этих местах делать нечего. Туда держали путь по делам служебным. Почти у каждого, кто там жил и трудился, был изрядный стаж зимовок и усвоенный на них неписанный уклад взаимоотношений. Называли себя эти люди полярниками и свято берегли свою "полярную этику".

Лето тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Ранним утром у назначенного в полет Ли-2 с нарисованным на носу белым медведем собираемся мы, отлетающие. Мы — это экипаж самолета, несколько человек возвращающихся отпускников, я, полярный художник, и маленькая девочка с родителями. Тогда еще не красили самолеты полярной авиации в красный цвет, и белый медведь в круге — творение мастера на все руки пилота Алексея Аркадьевича Каша — служил ее эмблемой. Закончив общими силами погрузку, покурив в сторонке, посмотрев последний раз на зелень московской окраины и сверкающий за ней шпиль Речного вокзала, заходим гуськом в машину. Замыкающий втаскивает дюралевую лесенку трап, складывает ее, закрывает дверь — и через минуту другую, подминая траву, идем на взлет. Уши еще не привыкли к шуму моторов, а уже начинаются разговоры. Они должны увести нас от оставленных дел и забот заглушить горечь разлуки с близкими и друзьями.

Пройдет четверть века, и эти наши "штучные" полеты станут историей. Понятие отдаленности изменят скоростные воздушные лайнеры, и в обиход войдут слова "турист" и "пассажир". У нас же, пока, они употребляются редко и, еще не обкатанные, звучат часто пренебрежительно. "Ты что? Пассажир, что ли? Давай! Давай