Наш дорогой Роман Авдеевич [Даниил Александрович Гранин] (fb2) читать постранично, страница - 5

тех брюки еще больше спадали, топорщились мелкими морщинами книзу. Не могли же все брюки враз стать длиннее. Каким образом? И что вообще сие могло означать? Весь день он пребывал в мрачной задумчивости, вечером же, придя домой, заперся в своем кабинете, стал у дверной коробки и, как в детстве, карандашом на уровне макушки провел черточку, незаметную тонкую линию-отметку. Кроме того, заказал себе туфли с каблуком чуть повыше.

6

Вскоре Роману Авдеевичу удалось радикально решить проблему с посетителями. Решил по-своему свежо, смело, так, как никто до него не решал. Автор не собирается приукрашивать деяний своего героя, как это обычно делают биографы, но и не хочет превращать свою летопись в памфлет. В идеале следовало бы придерживаться фактов, то есть излагать те анекдоты и истории, какие ходили по городу. Однако объективности при этом достигнуть невозможно, приходится всегда делать отбор, слишком их было много, слухов, среди них самые фантастичные.

Вроде бы невероятно, вздор, факты не сходятся, а верили. Повторяли охотно, передавали дальше. Что-то, значит, соответствовало, потому что устная молва вещь капризная, она не все слухи берет, у нее идет отбор, только чем она руководствуется, мы плохо знаем. Например, с появлением Романа Авдеевича воцарилось опасение, что к каждому телефону подслушку поставили. Что за подслушка, как она выглядит, никто не знал, но все знали, что их подслушивают. Телефон накрывали подушкой, уходили в ванную шептаться. У кого телефона не было, те все равно шептались, грешили на радио, на электросчетчик, на верхних соседей.

Автор на своем примере убеждается, что история не может быть объективной. И никогда не была объективной. Тем более наша история последнего полувека. Там не то чтобы объективной, так и субъективной не сыщешь, так, чтобы историк взял и высказал то, что он на самом деле думает. «Только не поймите меня правильно», — вот что историка беспокоит.

Теперь-то, конечно, легко выставлять всех персеков виноватыми, да кто знал, как все кончится? Обыватель наш — а между прочим, и автор тоже был рядовым обывателем, — не зря отдавал должное Роману Авдеевичу, не то чтобы гордился им, но и не стыдился перед другими городами, и отмечал даже некоторое умственное превосходство нашего персека.

Некоторые утверждают, что Роману Авдеевичу подсказал один ученый решение проблемы посетителей, — может, профессор, — но ряд данных говорит за то, что Роман Авдеевич мог и самостоятельно разработать эту конструкцию, ибо имел диплом инженера. Автор тут полностью на стороне героя. Нужда — великая придумщица. Роман Авдеевич искал выход из положения и нашел. Очень уж у него сложилась критическая ситуация. Это потом выяснилось. Точная дата его открытия неизвестна. В городе узнали о нем после скандала, который разразился в приемной Романа Авдеевича. В один прекрасный день к зданию обкома явилась делегация одного завода и потребовала, чтобы их принял Первый. Это так говорится, что одного завода, завод был исторический, известный на всю страну. Делегация настроена была в соответствии с революционными традициями и ни к кому другому, кроме персека, идти не желала.

Им говорят: «Он на совещании». Делегаты, видать, к этому были готовы, знали, что первая отговорка у всех начальников — совещание. Ничего нового придумать не могут. На это делегаты заявляют, что подождут и будут ждать хоть до утра.

Дело у них было вот какое: заводские садовые участки собирались у них отобрать. Территория понадобилась для какого-то объекта. Сколько ни хлопотали, куда ни обращались, ничего не добились. Все указывали пальцем на потолок, оттуда, мол, идет, сверху. На самом деле, как потом выяснилось, Роман Авдеевич инициатором хотя и не был, но не препятствовал такому решению, поддерживал. Не имел он расположения к садовым участкам. Считал, что участки эти отвлекают людей от основной работы, рождают частнособственнические инстинкты. А как инстинкт родится, так человек звереет. Копается в земле все свободное время, мысль его работает на урожай, на ягоды, на морковку и соответственно теряет интерес к политической жизни… Было еще обстоятельство, о котором Роман Авдеевич не говорил. Директора заводов жаловались ему, да и он сам замечал, что, построив домик, разведя огороды, человек менялся, возражать начинал, спорить, некоторая независимость у него появлялась, страх убывал…

Делегация стояла на своем, в переговоры не вступала, мудро рассудив, что никогда не следует вникать в обстоятельства начальства. Далее вестибюля их не пустили. Офицеры в зеленых погонах стояли в дверях, как на государственной границе. Когда им пропуск предъявляли, рассматривали его недовольно, будь их воля, они бы вообще никого не пускали.

Делегаты расположились в вестибюле основательно. Сперва думали, что персек не знает. Незадолго до этого он приезжал на завод, выступал про его величество рабочий класс, требовал заботиться о его нуждах,