Разум и революция [Герберт Маркузе] (fb2) читать постранично, страница - 3

исторически становящегося и социальной диалектикой Маркса, между гегелевской идеей разума и свободы, уже как бы наличествующей, но в то же время рождающейся в муках антагонистического противоборства сущего и должного, и той свободой, которая должна родиться в результате социальной революции. Маркузе даже готов предположить, что ни левое крыло гегельянства (Штраус, Бауэр, Фейербах), ни тем более правое (Ге- шель, Эрдманн, Михелет, Габлер, Розенкранц и др.), не говоря уже о причудливом «гегельянстве» Джованни Джентиле и других, не смогли сохранить подлинное содержание гегелевской философии. Ее критическая направленность наиболее адекватно была усвоена марксистской теорией общества, «тогда как во всех ^[13] 11 остальных аспектах история гегельянства превратилась в историю борьбы против Гегеля».^[14] Маркузе подчеркивает, что философию Гегель всегда рассматривал не как какую-то обособленную науку, а как завершающую, окончательную форму человеческого знания. Потребность в философии, с его точки зрения, возникает из потребности вернуть утраченную свободу и единство, установить гармоничное соотношение личного и общественного, общего и особенного, преодолеть «отчуждение», обрести тождество сущности и существования, примирить противоположности, «сняв» их в истинном единстве, — ив этом смысле философия имеет непреходящее практическое значение. Творческий принцип гегелевской системы, движущая сила его философствования заключается в принципиальном признании того факта, что наличная реальность не отвечает потенциальным возможностям человеческого духа. «Философия Гегеля... представляет собой то, чем она была названа впоследствии, — философией отрицания. Она изначально движима убеждением в том, что данность, которая кажется здравому смыслу достоверным знаком истины, в действительности является ее отрицанием, так что истина может утвердиться только благодаря уничтожению этой данности».^[15] Но каким образом это возможно? При одном условии (и Маркузе принципиально заостряет на этом внимание): если внутренняя логика развития субъекта не замыкается на себе, если законы развития мысли суть законы развития самого предмета мысли; и у Гегеля это действительно так, поскольку бытие в своей субстанции мыслится Гегелем как субъект. В уже упомянутой «Феноменологии духа» Гегель почти сразу заявляет: «Все дело в том, чтобы понять и выразить истинное не как субстанцию только, но равным образом и как субъект».^[16] Радикальное преобразование действительности становится возможным потому, что в результате утверждаемого Гегелем тождества становящегося бытия и самодвижущейся мысли субъект, «живая субстанция», вступает в само содержание природы и истории, благодаря чему объективная реальность становится областью его самореализации. В идее субстанции как субъекта реальность предстает как движение, как процесс, характеризующийся тем, что любая форма бытия есть не что иное, как единение противоборствующих сил; однако только в самосознающем субъекте, то есть в человеке, осознание самотождественности является залогом свободы, которая, в свою очередь, и делает возможной осмысленное преобразование любых форм сущего в соответствии с понятиями разума (включая сложившиеся формы государственности). Гегель отвергает эмпирический принцип, который, например, сохранял Кант, превращавший разум в величину, зависимую от множества наличествующих «данностей», надежно скрывающих от познающего взора неведомую «вещь- в-себе».

Решительно не соглашаясь с Гобхаузом в том, что философия Гегеля способствовала подрыву основ «рационалистического гуманизма», Маркузе настоятельно подчеркивает, что Гегель до конца оставался верен традиции рационализма и, по сути дела, был последним философом, истолковывавшим мир как самосози- дание разума и подчинявшим развитие природы и истории рациональным нормам мысли и свободы. Разум никоим образом нельзя раз и навсегда соотносить с каким-либо единичным предустановленным природным или общественным порядком. Он с необходимостью предполагает момент всеобщности, поскольку человек как мыслящий субъект руководствуется познанием в понятиях. Вооружившись понятиями, он проникает за пестрый занавес случайностей, постигает подлинную структуру мира, которая доселе была от него сокрыта, и приходит к осмыслению всеобщих и необходимых законов, упорядочивающих разрозненную множественность постигаемых объектов, — законов, которые изначально ему родственны, ибо в последней глубине представляют собой законы его самоосуществления в перспективе конкретного исторического действия. Подлинная абстракция не предполагает никакой произвольности, ибо ее структура жестко определена объективной структурой реальности. Всеобщее так же реально, как и единичное: все дело в том, что оно существует в ином измерении, существует как