Хоровод [Римма Михайловна Коваленко] (fb2) читать постранично, страница - 101

успокоилось, и я спросила:

— Скажите, пожалуйста, занятия спортом на такой вот жаре, они не вредны?

Тренер спокойно и обстоятельно объяснил:

— Ребята приходят к перегрузкам постепенно. Конечно, если нетренированного человека заставить бегать в жару, кроме вреда, ничего не будет.

— Вы считаете, что Женя подготовлен к этому?

— Да, — ответил тренер, — он надежда команды.

Надо было видеть, что стало с Женькой: спина разогнулась, щеки вспыхнули, слипшиеся волосы свернулись в благонравные колечки. Когда тренер удалился, Женька сказал:

— Мастер спорта международного класса. Три года подряд входил в пятерку лучших стайеров Европы.

Выше этого, конечно, ничего не могло быть. Моя докторская степень и книги, которые рекомендуют к изучению студентам исторических факультетов, в Женькиных глазах — достижения призрачные.

Он уходит в душевую, а я остаюсь и смотрю на мальчиков, бегущих по гаревой дорожке, и думаю о перегрузках. Наверное, к перегрузкам надо приучать не только тело, но и душу. Душа тоже должна загружаться постепенно, а не одним махом. Моя душа долгие годы не знала старости и одиночества, когда же это все на нее разом навалилось, крякнула и осела. И тревожится, и стонет, не выдерживая перегрузок.

Женька возвращается в брюках и рубашке, просветленный, легкий. Это, конечно, болтовня, что все девочки влюблены в него, но что-то в нем есть — черные узкие брови, светлые глаза и весь — не то чтобы худой, тоненький — а, как однажды точно сказала Валентина, — «хлесткий».

— Купила бы ты мне, бабуля, джинсы, а то хожу, как отрок.

— Ты и есть отрок. А где их продают, джинсы?

— В том-то и дело, что нигде, — вздыхает Женька, — какая-то наша семья непрактичная. Сестрицу зачем-то мне организовали. Теперь ничего не попишешь, на всю жизнь, но раньше им все-таки надо было подумать.

— Один уже подумал, — говорю ему, — не хотел второго ребенка. Бросил семью и уехал. Выродок.

— Это там, где ты теперь? — тихо спрашивает Женька. — У нее осталось двое детей? Она плачет?

— Нет, не плачет. Работает. Дети хорошие, умненькие.

— Ты, бабуля, ну все-все знаешь. Откуда тебе известно, что не плачет? Не все же плачут на глазах у других.

Мы заходим в кафе-мороженое, поднимаемся на второй этаж, садимся за столик у окна. Окно открыто, под ним — автобусная остановка, людно, шумно.

— Я виноват перед тобой, — говорит Женька, — свинство, конечно, у тебя же там не туристская база, ты же там живешь. Теперь буду приезжать к тебе один. Не возражаешь?

Я вдруг замечаю, что мой внук не умеет говорить серьезно. Смущается, хмурится.

— Слушай! — Он протягивает руку и кладет на мою. — Только не брякай сразу, подумай сначала. Поехали с нами в Таллин! Там — неделя сборы и три дня соревнования. Тебе можно оторваться, ну, оттуда, где ты живешь? На десять дней?

Мне уже можно откуда угодно оторваться. Но меня волнует мотив Женькиного приглашения: просто болтает или печется обо мне?

— А что я там буду делать?

— В Таллине?! Ну, ты даешь! Там же выставки всякие, улочки старинные, архитектура. Это же Таллин!

Никогда Женька не был в этом городе, ничего не смыслит в старине, архитектуре, но уже в плену у чужого устоявшегося восхищения — это же Таллин!

— А что такое? — вдруг говорю я. — Возьму и поеду.

И мы едем в Таллин. Едем в разных вагонах. Женька приходит ко мне и говорит:

— Ты даже представить себе не можешь, какая ты заводная. Ну, прямо с пол-оборота. Купила билет и едешь. Пусть теперь твои «мухоморы» полязгают вставными челюстями: «А куда это подевался наш старушонок, у которой внук хулиган и развратник?» А старушонок, дорогие «мухоморы», не так прост, сел в поезд и едет в Таллин. И вы уж там, пожалуйста, как-нибудь сами. Сами сочиняли жалобу, сами и разбирайтесь.

— Полегче, Женька. Ну что за словечки — «старушонок», «мухоморы»?

Женька не обращает на мои слова внимания.

— А все-таки мы им не дались, да, бабуля? Я правильно говорю?

Он говорил неправильно, но я не могла на него сердиться, поняла вдруг, почему нахожусь в этом поезде, почему еду в Таллин. Это Женька спасает меня. Спасает от жалобы, оберегает от неприятностей.

— Иди, Женя, в свой вагон. Не забывай, у тебя и в поезде режим. Ты надежда команды.

Мои слова не производят на него никакого впечатления. В который уже раз убеждаюсь: важно не то, что сказано, а кто сказал. Мой авторитет никогда не дотянется до тех высот, на коих пребывает Женькин тренер.

В Таллине я прожила три дня. Незнакомые дома, незнакомые улицы, незнакомый язык. Захотелось к себе, в знакомую лесную тишину, где ночью среди деревьев горят фонари и в знакомой комнате у дверей висит зеркало. Это уже был мой дом, раз я по нему скучала. Я купила в подарок Васильковой маленькую картинку под стеклом. Аист из желтой соломки удивленно глядел со своей высоты на лягушку из красной соломки. Я уже не осуждала свою старенькую соседку за то, что она так категорически отторгает от себя