Однажды в Африке… [Анатолий Демьянович Луцков] (fb2) читать постранично, страница - 3

не столько по убеждению, сколько от безделья, когда «Крупская» целыми днями, а то и неделями пребывала у причала в унылой неподвижности, ибо топливная база не отпускала соляр для машины, требуя от кого-то предоплаты, и было даже неизвестно, кто кому подчинялся. То было время, когда популярная экономистка призывала к «обвальной приватизации» всего, что еще оставалось в руках государства. А внук известного писателя-героя склонял к тому, чтобы отбросив остатки сомнений, всецело довериться спасительному рынку, который якобы все расставит по своим местам, накормит и напоит, оденет и обует. Комлеву это напоминало призыв начать навигацию на реке, где не сделаны промеры глубин, не стоят бакены и вехи и вообще никак не обозначен судовой ход.

Капитан тогда хмуро отмалчивался. Лишь в октябре девяносто третьего (год, напоминавший название известного романа Виктора Гюго) он с удрученностью сказал:

— Хотелось бы дожить до того дня, когда собственную страну можно будет не только любить, но и уважать.

Такие длинные фразы у него встречались не часто.

Несколько лет назад, когда Комлев плавал вторым помощником на гидрографическом судне «Путеец-2», его однажды вызвали в отдел кадров и сделали заманчивое предложение. Была возможность отправиться на год и даже больше поработать на дноуглубительном судне в одной далекой южной стране, бывшей ранее британской колонией или протекторатом. Для работы требовалось рабочее знание английского языка, и Комлеву даже обещали оплатить его занятия на кратких городских курсах. Комлев раздумывал недолго, ибо соблазн был велик. Экзотичная страна, инвалютный счет в банке, в дальнейшем доступ в магазины «Березка»… Ничто человеческое Комлеву не было чуждо. Только что закончилась навигация, судно его стало на зимний ремонт, и он с воодушевлением стал заниматься на курсах, с приятным удивлением отмечая, как к нему возвращаются полузабытые школьные познания в языке британцев. Со справкой об окончании курсов, с заполненной обширной анкетой и, главное, с характеристикой, подписанной капитаном, парторгом и профоргом судна, где стояла сакраментальная фраза «политически грамотен, морально устойчив», Комлев помчался в кадры. Шла зима, «Путеец» стоял в судоремонтном заводе, в стране вяло набирала обороты горбачевская перестройка. Она, видимо, нисколько не коснулась компетентных органов, а если и коснулась, они ей не поддались: не на тех напали. Короче говоря, Комлеву в зарубежной командировке отказали и не было даже известно, от кого исходил отказ и чем он вызван. Было что-то обидное в самой анонимности этого отказа, а возможности для догадок о причинах были почти безграничны: от предположения об участии в каком-нибудь крамольном разговоре до непохвальных фактов биографии самого Комлева и его близких родственников, хотя с некоторыми из них он виделся только в раннем детстве. Так, старший брат отца, дядя Коля, был во время войны в немецком плену, кое-кто был на оккупированной неприятелем территории, а один из двоюродных братьев имел судимость. Все эти порочащие его факты Комлев, заполняя анкету, злодейски утаил, наивно надеясь на то, что ястребиная зоркость взгляда Органов может быть теперь несколько притуплена под порочным воздействием перестройки. Осознав тот факт, что отказ окончателен и обжалованию не подлежит, Комлев напился в своей каюте в обществе механика и при этом допустил ряд нехороших высказываний в адрес этих самых славных органов, руководящей партии и родного правительства. Тем самым он усугубил тяжесть своего положения, сделав себя еще более невыездным, учитывая тот факт, что даже стены имеют уши. Этот малопочетный статус оставался за ним до того самого рокового августа девяносто первого года.

Рейс заканчивался, и к речному вокзалу «Крупская» подходила утром, когда заканчивалась вахта Комлева. Было ясно, сухо и свежо, при небольшом отжимном ветре. Капитан почему-то на мостик не поднимался, и тогда Комлев понял, что он дает ему возможность почувствовать всю прелесть единоначалия. Мнимого, потому что Сивковский, несомненно, таился где-то внизу под левым крылом мостика, откуда и наблюдал за судоводительскими деяниями своего старпома.

Комлев старался показать себя и подвести судно к бетонному причалу с ювелирной точностью, а боцман с двумя матросами уже следили, чтобы мягкие кранцы были в местах соприкосновения борта с бетоном. Второй помощник уже был на корме, где следил за швартовкой. В машину Комлев дал команду «самый малый», когда до причала было метров пять, но ветер делал свое дело и исправно тормозил движение.

— Стоп, — скомандовал он в машину на всякий случай голосом, хотя и передвинул ручку телеграфа на нужное деление.

Нос теперь шел вдоль причала по инерции, приближаясь к нему. И вот мягкий толчок и команда на бак: «Подать носовой». Боцман с профессиональной лихостью перебросил на причал широкий огон толстого швартового троса, на причале его накинули на тумбу, а на теплоходе