можно спокойно снять для «Неотправленного письма». Через час мы были в поселке и пили пиво. Кажется, это был наш единственный пеший маршрут в то лето…
Но шеф мне тогда нравился, я отдавал должное его молчанию и спокойствию. За его молчанием и спокойствием мерещилась мне длинная, полная превратностей и борьбы жизнь, воспоминаний о которой хватит на оставшиеся годы. Я не мог только решить, разговаривает он с собой или нет — для меня это было важно…
Он рано ложился спать, а я еще выходил на улицу и гулял по поселку, неуютному, построенному без всякой планировки — видно, что рассчитывали жить здесь не всю жизнь. А, по-моему, здесь и месяц прожить было бы трудно — среди невысоких холмов, за которыми другие такие же холмы, и ручьи в распадках, и отвалы породы вдоль ручьев, а по вечерам звонки в клубе, слышные на весь поселок. Я, по крайней мере, не мог бы…
Но мне нравились белые ночи. Никогда не мог я к ним привыкнуть… Первый раз я увидел белую ночь года три назад в Архангельской области, где тоже был с экспедицией. Тогда к еще пытался уснуть, вставал несколько раз, подходил, к окну, опять ложился, ворочался и, наконец, совсем встал и вышел. Я постоял на крыльце, и, помню, у меня было чувство, что надо вести себя очень тихо и двигаться осторожнее, чтобы не спугнуть чего-то, а чего, я не знал. Я тихонько спустился с крыльца и сел на нашем бугру. Внизу была речка, за ней деревни, а дальше невысокие северные угоры, поросшие лесом, и все было очень таинственно и напряженно, что-то происходило, и я не мог понять — что, и мне казалось, что люди в тех деревнях сейчас спят в неестественных, напряженных позах — их держит белая ночь…
Потом в этой тишине откуда-то взялся пьяный парень в белой рубахе, он шел вдоль улицы и пел, одну только фразу — «Пойдем, любимая моя, березкой полюбуемся…». Из проулка вывернулась телега, уставленная большими молочными бидонами, застучала по дороге и покатилась к лесу… Он побежал, догнал и сел. Он трясся на телеге, упершись руками в полок и свесив ноги, и все пел ту же фразу. Напряжение во мне исчезло, и я пошел спать…
Здесь, на Колыме, все было спокойней — может быть, просто я уже был спокойней. Свет переливался через сопки в наш распадок, и тоже было очень тихо, так тихо, что я не скоро услышал, как работает промприбор, километрах в двух отсюда вверх, по ручью.
Есть люди, которые спокойно переносят белые ночи и подолгу могут жить на одном месте — в «Ударнике», например. Да, я чувствовал себя спокойнее, чем раньше, но не настолько еще, чтобы жить здесь всегда. Да и не только здесь, а вообще на одном месте. Вот уже лет пять я ездил по стране с экспедициями. Первый раз уехал почти сразу после школы — только один семестр проучившись в институте. Из института меня не выгнали, сам ушел, объяснив всем, что ошибся в выборе профессии, да и сам в это веря. Друзья нашли мой поступок честным и мужественным, и мне самому хотелось думать, что это так, но в глубине души чувствовал я, что просто испугался. Испугался окончательности: вот стану инженером, — думал я, — буду работать на заводе и жить где-нибудь, всю жизнь на одном месте, и никуда уже не поедешь и ничего, кроме этого, не увидишь… Год я работал в Сибири, потом вернулся, снова поступил — уже в университет, — но теперь каждое лето устраивался в экспедиции, всякий раз забираясь все дальше на Восток и Север. И все места, где я бывал, подсознательно оценивал с точки зрения, как буду здесь жить всю жизнь, и не находил такого места, пока не понял, что дело не в местах, а во мне самом: просто еще не успокоился, не наездился, не нагляделся… Оттого-то и присматривался к шефу и нравился мне он, как моя противоположность, вернее, итог, к которому я должен стремиться — невозмутимость и сосредоточенность человека, познавшего жизнь и занимающегося теперь своим делом…
В воскресенье мы уехали в Сусуман. Отсюда мы собирались вернуться в Магадан, по дороге заехав на озеро Джека Лондона. Я давно мечтал там побывать. Я не знал о нем ничего, но мне нравилось название… Но на почте в Сусумане шефа ожидала телеграмма из института: «Не увлекайтесь севером». На трассе работал еще один отряд, а нам предлагалось осмотреть Охотское побережье. Старик тут же хотел лететь в Магадан, но самолета в этот день не было. Тогда-то мы и сходили на эту сопку, а возвращаясь, перешли какое-то болото и попали прямо в парк.
Это были такие же дикие заросли, как те, сквозь которые мы только что продирались, но здесь были расчищены аллеи и стояли скамейки. В кустах, по обеим сторонам дорожек, просвечивала вода. Был воскресный день, и в парке гуляло много народу. Одолевали комары, но никто не обращал на это внимания. На стадионе играли в футбол. Рядом в ларьке продавали пиво. Болельщики брали пиво и отходили с ним на скамейки. Они пили его, не торопясь, прямо из бутылок и следили за игрой.
Мы тоже взяли пива и сели на скамейку. Бутылки поставили посередине. Вскоре на поле забили гол, и все заорали. Какой-то парень рядом со мной кричал:
Последние комментарии
13 часов 56 минут назад
14 часов 15 минут назад
14 часов 23 минут назад
14 часов 25 минут назад
14 часов 28 минут назад
14 часов 45 минут назад