Верующий безбожник [Александр Александрович Зиновьев] (fb2) читать постранично, страница - 4

превратили в сталиниста, хотя знали, кто я такой. Марксисты-ленинцы клятвы писали — до последней капли крови бороться. Где они теперь? Все они — антикоммунисты. Партийные билеты пожгли. А все эти, которые там повылезали, всякие там деятели перестройки, — подавляющее большинство из них просто подонки. Они процветали и в советский период, процветают и теперь. Не были они жертвами режима. Они тогда были подонками и сейчас являются подонками. И поэтому процветают. История прошла, и в этой жизни каждый занимает место, соответствующее его реальной моральной ценности. А моральная ценность всем, кто сейчас кричит о репрессиях, — ноль.

— Как вы к КПРФ относитесь?

— Коммунистического в ней ничего не осталось, кроме названия. Это парламентская партия. По существу, партия выборов. Если коммунисты допускают частную собственность, если допускают приватизацию, если исключают революционные методы борьбы (помните, что Зюганов сказал: Россия исчерпала лимит на революции), то коммунистического тут ничего не остается. Если глава коммунистической партии говорит, что марксизм есть одна из концепций, а геополитика — это другой подход, тоже вполне допустимый, что же здесь от коммунизма-то осталось? Программа, которую имеют коммунисты, — в принципе то, что делает сейчас и путинская власть.

— Программа Грефа и программа КПРФ — одно и то же?

— Бумажки эти написанные — это чепуха. Я говорю то, что реально делают коммунисты.

— Если они придут к власти, будет то же самое?

— То же самое, только хуже. Лучше они сделать не смогут. У них хуже, чем у Путина, социальный базис, они попутаны аппаратным догматизмом еще тех времен. И то, что они цепляются и за марксизм, и за прочее, говорит о том, что это явление отжившее.

— Есть ли философы и социологи, чью позицию вы разделяете?

— Нет, конечно. Моя теория базируется только на моих данных целиком и полностью. Я вообще считаю, что все, что написано в социологии с самого ее начала и до последнего дня, не является наукой. Только отдельные есть кусочки.

— Если бы вас еще раз выслали, вы бы уехали?

— Мне некуда уезжать. Запад мне чужой, моя семья — это их дело. Моя старшая дочь живет во Франции, моя младшая дочь, хотя ей 1 0 лет, известна как музыкант и в Германии, и во Франции, и в Италии, выступала и брала там призы. У них есть возможность жить в Европе.

— Вы верите в Бога?

— Один из моих принципов: жить так, как будто какое-то абсолютно справедливое существо видит каждый твой шаг и каждую твою мысль и дает им оценку. Вот это.

— Вы верующий атеист?

— Скорее, верующий безбожник.

— У вас есть своя научная школа?

— У меня была своя школа, но ее разгромили мои ученики, меня предали, еще двадцать лет назад. А сейчас создавать новую я не хочу и не могу.

— Если бы вам предложили экранизировать какую-либо из ваших книг, вы бы согласились?

— Почти все мои книги написаны как сценарии. Для меня всевозможные описания, то, чем набита литература, ничто. Любой среднеобразованный человек это может делать. Мои книги — сценарий для размышления. А читатель вправе стать соавтором. С этой точки зрения, может быть, мои книги трудно читаемы, потому что люди привыкли потреблять готовый продукт, а мои книги предполагают читателя, который сам дописывает и додумывает. В этом мой стиль и все мое отношение к литературе.

— Вы бы хотели еще раз прожить свою жизнь?

— Нет, не хотел бы. Ни в коем случае. Я в молодости выработал свои принципы жизни и остался им верен. И с этой точки зрения я ничего в своей судьбе менять не хочу. Но если бы мне в начале жизни показали, что мне предстояло, я бы, наверное, не стал жить вообще.