Совсем недавно… [Евгений Всеволодович Воеводин] (fb2) читать постранично, страница - 71

недолго, над палатками вдруг опустилась тишина - это начался послеобеденный отдых, и только где-то далеко слышался голос дневального: «Дежурный - на линию!».

- Пойдем выкупаемся? - предложил Москвин, и Лавров подумал: как знать, может, он так же предлагал выкупаться и Ратенау?

- Пойдем, жара-то какая! Это врачи выдумывают, что после обеда купаться - вредно.

Но прежде чем выкупаться, они полежали на берегу; Лавров, покусывая гладкий белый корешок какой-то травинки, думал, с чего бы начать разговор - осторожный, издалека, и, наконец, спросил, любит ли Москвин пляж в городе.

- А ну его, народу - не продохнёшь, и вода теплая… - Он оживленно повернулся к Лаврову. - Вот перед войной я на Саянах работал, там теплые источники - прелесть! Зима, на улице градусов сорок, а ты сидишь в этакой луже голенький. Вылезать, правда, противно…

- Чего это тебя в такую даль носило?

- Так я же до войны горняком был. Есть такая специальность - маркшейдер. Два года на Саянах, три на Колыме. О войне узнал на восьмой день, вернувшись из тайги…

Всё это - и кем, и когда, и где работал Москвин, Лавров уже знал, но слушал с интересом. Мысль о том, что всё это придется проверять, появилась у него и исчезла. Москвин рассказывал о тайге, о горах, о лесном зверье и добытчиках; нет, такого в книжках, пожалуй, не вычитаешь, это надо увидеть самому - и как падают от старости многовековые сосны, и как после обвала вдруг блеснут среди камней аккуратные, на диво сработанные природой друзки горного хрусталя, и как по первопутку тянутся - чок в чок - мелкие лисьи следы со сбросками от задних лап. Москвин рассказывал увлекательно, и Лавров выругал себя за то, что пошел с ним, время потратил зря. На холме уже прокричали «подъем», и оба они оделись. Роты шли на занятия; нарушив тишину, далеко - над озером, лесом, полем - разнеслась песня:

Москвин встал, одергивая сзади привычным жестом складки гимнастерки:

- Заговорились мы с тобой. Ты будешь на стрельбах завтра?

- Не знаю, - ответил Лавров.

- А интересно! Впервые зачетные стрельбы бронебойными пулями. Я уже стрелял. Не пуля, а - снаряд от сорокопятки, так разворачивает броню.

Они простились, и Лавров пошел к себе; он решил еще раз просмотреть двадцать два отложенных личных дела.

На дороге его обогнал «газик» - верткая, сильная эта машина вдруг притормозила, и Ольшанский, сидевший за рулем, махнул рукой - садись, подвезу. Лавров быстро сел рядом с Ольшанским, тот переключил скорость и свернул к штабу.

- А я - на станцию, - сообщил он, когда Лавров вылезал из машины. - Бензин пришел на всю мою технику.

- Ну-ну, - неопределенно сказал Лавров. Он подождал, пока Ольшанский отъедет, и, когда заклубилось за «газиком» и осело желтоватое облако дорожной пыли, пошел к себе. Время уходило, скоро подразделения снимутся с места на маневры, а он не сделал ничего, или вернее, почти ничего…

Однако в этот же день Лаврову удалось отложить еще несколько папок. Сперва были исключены те офицеры, которые прибыли из других частей. Они начинали войну на Украине или в Белоруссии и никогда не могли быть в Солнечных Горках. Затем Лавров вспомнил слова Курбатова о том, что разыскиваемый враг не был в группе Седых, и отложил еще две папки.

Тогда же при встрече Курбатов говорил ему, что человек этот был, очевидно, призван в армию позже сорок первого года. Вряд ли он, перейдя линию фронта, сразу же попал в армию. Не мог он быть и выпускником военного училища. В самом деле, после окончания училища неизвестно куда направят и связь с резидентом может быть потеряна.

Эти мысли Курбатова помогли Лаврову. На столе перед ним лежало уже не двадцать две, как прежде, а шесть папок с личными делами офицеров дивизии.

Лавров оставил их не потому, что хозяева этих папок внушали ему какое-то ясно выраженное, утвердившееся недоверие; попросту он не мог еще определить свое отношение к этим людям, к их прошлым делам. Один из них, например, в одиночку вышел в октябре 1941 года из окружения - одно это, само по себе, могло если не возбудить подозрение, то заставить насторожиться.

Особенно долго раздумывал Лавров над личным делом старшего техника-лейтенанта Ольшанского.

Ольшанский давно служил в этой части. В течение всей войны он был сержантом-механиком, ремонтировал поврежденные машины. Работал он, вероятно, хорошо, достаточно хорошо, чтобы в качестве военного представителя на авторемонтном заводе занимать офицерские должности, и не удивительно, что год спустя после войны ему было присвоено офицерское звание. Одно смущало Лаврова: год прихода в армию - тысяча девятьсот сорок второй. Лаврову припомнились одногодки Ольшанского, пришедшие неделю спустя после войны Лавров их «оморячивал» - учил вязать топовые узлы и стрелять из пулемета, не бросать окурков за борт; морская