Новые страдания юного В. [Ульрих Пленцдорф] (fb2) читать постранично, страница - 3

title="">[1]

Рассказать тебе по порядку /вильгельм/ как я встретился /как я познакомился с прелестнейшим из созданий/ будет нелегко /я доволен/ я счастлив /ангел/ что она за совершенство /почему она совершенна/ этого не умею объяснить/ довольно /если скажу! что она овладела всеми силами моей души/ конец.

нет /я не обманываю себя/ я читаю в черных ее глазах участие ко мне и к моей судьбе /она мне свята/ вожделения немы при ней/ конец жених здесь /вильгельм/ по счастью я не был при встрече /ударом бы больше моему разбитому сердцу/ конец

его расположением ко мне я /кажется/ обязан больше лотте /нежели его симпатии/ насчет этого женщины весьма тонки /и они правы/ согласить двух обожателей/ дело очень трудное /но если удастся /выгода всегда на их стороне/ конец

теперь /вильгельм/ перенесу все /вот была ночь/ я более не увижу ее /теперь я готов /жду утра/ алчу воздуха/ и с восходом солнца кони о друзья мои /отчего поток гения так редко выступает из берегов /чтоб потрясти вашу изумленную душу/ вон два друга /два приятеля расположились направо и налево/ вдоль реки/ их огороды /садики/ цветнички так разрослись /и вы хотите/любезные друзья/ чтобы два счастливца не обеспечили себя громоотводами и плотинами /все это/ вильгельм/ притупляет язык /уходишь в себя/ и находишь целый мир/ конец

а чьему краснобайству я этим хомутом обязан /кто мне о деятельности уши прожужжал /вы же/мои милые /хороша деятельность/ я подал в отставку /подсласти/ рассиропь и поднеси это матушке/ конец

— Вы что-нибудь понимаете?

— Нет. Ничего…

Еще бы. Такое вряд ли кто поймет. Я это все по той допотопной книжонке шпарил. Карманного издания. Далее заголовка не знаю. Обложка приказала долго жить — в сортире за Биллиной берлогой. Вся штуковина в таком стиле — загнуться можно.

— Я думал, может, это код какой-нибудь.

— Вряд ли, слишком умно для кода. И чтобы выдумано было, не похоже.

— Эд — он всегда был такой. Он еще и не то выдумывал. Целые шлягеры. И слова и музыку! Не было такого инструмента, чтобы он через два дня не научился на нем играть. Ну или через неделю. Он делал счетные машины из картона — они и сейчас функционируют. Но чаще всего мы вместе рисовали.

— Эдгар рисовал?.. Что же это были за картины?

— Мы рисовали всегда на листах двадцать второго формата.

— Я хочу сказать: на какие сюжеты? И можно ли посмотреть эти картины?

— Нет. Он их все забрал с собой. А сюжеты — какие там сюжеты! Мы сплошь абстрактно рисовали. Одна картина называлась «Физика». Другая — «Химия». Или: «Мозг математика». Вот только его мать была против. Хотела, чтобы он «приобрел приличную профессию». Эд здорово психовал, если вас это интересует. Но особенно он лез в бутылку, когда она — я имею в виду мать — прятала открытки от его предка… я хочу сказать— от его отца… то есть… от вас. Такое часто бывало. Вот тогда он жутко психовал.

Это точно. Вот уж чего терпеть не могу. В конце концов, есть тайна переписки или нет? А открытки были мне адресованы — черным по белому. Господину Эдгару Вибо, рубаке-гугеноту. Всякому идиоту было ясно, что меня оберегают от родителя — этого прохиндея, который всю жизнь только и думал, где бы за галстук заложить да с бабой переспать. Черный человек из Миттенберга. Тоже мне — художник! Никто, видите ли, не понимал его картин. Было бы что понимать.

— И вы считаете, что Эдгар потому и сбежал?

— Не знаю… Во всяком случае, хоть все и думают, что Эд сбежал из-за истории с Флеммингом, но это все ерунда. Зачем он так сделал — я, правда, и сам не знаю. Ему всегда везло. По всем предметам любому сто очков вперед даст, и без зубрежки. Если что — старался никогда не ввязываться. Ребята даже злились. Говорили: маменькин сынок. Конечно, не при всех. С Эдом шутки плохи — враз бы им показал. Или просто бы не расслышал. Вот, например, с этими мини-юбками. Девчонки из нашего класса повадились в мини-юбках в мастерскую ходить — на уроки. Чтобы мастерам было на что поглядеть. Те уж тыщу раз приказы издавали: запретить. Так нас доняли, что однажды мы — все ребята как один — явились на урок в мини-юбках. Вот был суперцирк! А Эд не захотел. Да это было и не по нем. Наверно, думал: вот идиоты.

Не совсем так. Я очень даже за короткие юбки. Вот утром выползешь из своего логова, смурной, заспанный, а увидишь такую юбочку в окне и сразу оживешь. Вообще, по-моему, пусть каждый одевается во что хочет. А цирк этот был — высший класс. Я только потому не стал встревать, чтобы мать не расстраивалась. Вот где я и в самом деле был дурак дураком — вечно боялся, как бы она не расстроилась. Меня вообще приучили ходить по струнке — не дай бог кого-нибудь расстроишь. Так вот и жил: то нельзя, это нельзя. Гроб. Не знаю, понятно ли я говорю. Зато теперь, может быть, вам ясно, почему я им всем сказал — привет! Сколько можно людям глаза мозолить: вот вам, видите ли, живое доказательство того, что парня можно чудесно воспитать и без отца. Так ведь оно было. Однажды мне пришла в