Дуэт из «Пиковой дамы» [Юрий Павлович Плашевский] (fb2) читать постранично, страница - 2

километров на двадцать и чуть ли не превосходившее размерами «Большой мох»). Было болото «Черный мох» и даже болото «Сухой мох» (последнее пользовалось особенно дурной славой, как совершенно непролазное). Солдаты ненавидели эти болота пуще немцев и ко всякому «мху» добавляли обычно один и тот же эпитет, произносить который, правда, не всегда удобно.

Однако по этим болотам надо было ездить, надо было снабжать дивизии, сражавшиеся в лесах. Надо было перебрасывать тысячи тонн грузов: муку, мясо, крупу, соль, спички, табак, сапоги, шинели, валенки, снаряды, мины, гранаты, патроны, взрывчатку, горючее, медикаменты, фураж и многое, многое другое. Поэтому возникли здесь дороги совсем особого типа. Их называли здесь настилом, потому что дорогу настилали стволами деревьев, тесно прижатыми друг к другу.

Ездить по настилу было тряско. Зато ездить по нему можно было круглый год: и весной, и летом, и осенью, и зимой. Зимой даже было лучше: снег заполнял впадины между стволами, и машины не так трясло.

Вот лейтенант и вышел на этот самый настил. Даже занесенный снегом, он возвышался над землей почти на полметра, уходя в обе стороны, вправо и влево, ровной полосой, теряющейся во мгле. Николаев пошел на север. Ему надо было добраться до перекрестка дорог, повернуть почти под прямым углом на восток и на следующем стыке настилов взять к югу, описав таким образом огромную букву «П». Весь этот путь занимал больше тридцати километров. Только так мог лейтенант попасть к месту назначения, потому что дороги напрямик не было.

Лейтенант шел быстро, стараясь при каждом шаге ступать на верхние края бревен, занесенных снегом. От этого его походка была похожа на какой-то бесконечный танец. Небо сплошь было покрыто тучами. Но за тучами была луна, и потому все пространство заполнял слабый свет. Казалось, он исходил от снега, от верхушек деревьев, то уходивших в стороны, то подступавших к самой дороге.

Долго шел лейтенант, и за все время ни одна попутная машина, на которой он мог бы пристроиться, не обогнала его. Зато навстречу ему то и дело ехали грузовики, сани, шли колонны солдат.

Часа через два он добрался до перекрестка дорог, и тут ему повезло. У контрольно-пропускного пункта остановилась порожняя полуторка. Она шла как раз в тот штаб, куда лежал путь лейтенанта. Он залез в кузов, и машина тронулась. Пошел снег. Он падал все гуще и гуще. Машина тряслась по настилу. А лейтенант старался поменьше шевелиться, чтобы мокрый снег не падал ему за воротник.

Наконец машина остановилась. Он вылез. В сумраке между деревьями виднелись какие-то бугры. Он догадался, что это были землянки, и обрадовался: наверно, доехали. Хорошо было бы теперь забраться в тепло и заснуть до утра. Лейтенант сделал несколько шагов и напоролся на часового.

— Стой, кто идет? — раздался голос, и лейтенант увидел фигуру с автоматом на шее.

Фигура потребовала у лейтенанта «пропуск» — секретное слово, которое меняется каждые сутки. Здешнего пропуска лейтенант не знал. Часовой повернул голову и крикнул несколько раз в темноту:

— Карпенко, а, Карпенко!

— Чего? — донесся голос.

— А покличь сержанта! Хтось тут пришел и пропуска не знает.

— Сейчас.

Явился сержант. Николаев объяснил ему, кто он такой.

— Так вам в оперативный отдел надо?

— Ну да, так то завтра. А сейчас где-нибудь переночевать бы.

— Ах, переночевать! Ну пойдемте к нам.

Сержант повел его за собой. Прошли метров двадцать, остановились у одного из бугров, возле которого тоже стоял часовой. Лейтенант догадался, что это и был тот самый Карпенко, который вызвал сержанта. Спустились на три ступеньки, сержант отворил дверь, вошли. Здесь было темно и тепло. На столе в консервной банке с темной жидкостью плавал фитиль, зажатый проволокой. На кем дрожало крошечное зернышко пламени. Оно нисколько не освещало нутро землянки, а только еще сильнее подчеркивало тяжелый мрак, царивший в ней.

Сержант спросил у лейтенанта удостоверение личности, взял его, наклонился к печке в углу и, отворив дверцу, раскрыл маленькую книжечку, прочел все, что было в ней сказано о лейтенанте Николаеве.

Красное пламя осветило в этот момент сержанта. Лейтенант увидел совсем юное решительное лицо и низко надвинутую на лоб шапку.

— Ложитесь, товарищ лейтенант, — сказал ему сержант, возвращая удостоверение, и показал в глубину землянки.

Лейтенант догадался, что там были нары. Он нащупал тела спящих людей, лег, положил под голову плащ-палатку и тотчас же заснул. Раза два ночью просыпался он и каждый раз видел в углу у печки молодого сержанта. Тот читал. И лицо его, освещенное пламенем, говорило, что он в эту минуту был далеко, очень далеко от этой темной землянки.

А утро наступило ясное, солнечное. Когда лейтенант выбрался, наконец, наружу, на дворе блестел зимний день. Солнце, набирая силу, пробивало лучами сизый утренний морозный туман, освещало недвижные стволы сосен, сугробы снега, дымы их