Камень на камень [Веслав Мысливский] (fb2) читать постранично, страница - 2

позолотить буквы. Теперь все золотят. У Клониц не только что склеп семьи Клониц, но и каждый особо позолочен: Валтасар Клоница, Енджей Клоница, Аделаида Клоница, Зофья Клоница, в девичестве Холевек, родились, померли — знай, господи, что за человек пред тобой предстал. Не меньше сотни букв наберется. Правда, Клоницы одним льном каждый год засевают три-четыре гектара, им есть на что золотить.

Они и мне советуют сеять лен. Золотоносная культура, говорят. Морг^[1] льна все равно что моргов пять пшеницы, семь ржи, а картофеля и не счесть. И хлопот не больше, чем с рожью, пшеницей, картофелем. Посеешь, снимешь, высушишь, обмолотишь и вези на скупной пункт. Семена для посева? Заключишь контракт, дадут тебе семена. Еще и ссуду дадут, чтобы с ними расплачиваться. А сырое лето выдастся? Так оно и для ржи, и для пшеницы сырое, не говоря уже о картошке. Сырое для всего сырое. Без разбору, пшеница ли, картофель, лен. Мое ли поле, твое. Перед богом все равны. Потоп всю землю залил. Ной один остался и всякой твари по паре взял и по два зернышка семян. А ржа нападет? Так разве у ржи, пшеницы, картошки своих нет хвороб? С картошкой еще хуже, у ней колорадский жук. А с листоедом этим уже и фазан не справляется. Вон, повыпускали в поля фазанов против колорадского жука. Красивше даже стало. Косишь, а у тебя из-под ног нет-нет и выскочит фазан. Но долго ли так было? Как взялись охотиться, теперь фазанов днем с огнем не сыскать. Опять людей гонят в поля колорадских жуков собирать. А у брюквы, у моркови, у капусты нет, что ли, своих вредителей? Где их нету?

Того и гляди, на вредителя свой вредитель нападет, а на вредителей тех вредителей — свои. Все на этом свете друг с дружкой враждует и еще хуже будет враждовать. А ты сей лен, хотя б в накладе не останешься. Тоже, может, недолго так будет. А воробьи? Ой, дурная ты голова, как же в деревне без воробьев? Поставишь пугало, а то и пару, или по штуке в каждом углу. Большое дело — две палки крест-накрест сколотить. Нацепишь старые портки, куртки, рубахи, шляпы. Мало у нас никчемушного барахла? Годами копится, все выбросить жалко.

Лен — это тебе и солома, и семена. А рожь, пшеница — только зерно. Пройдись по деревне. Сразу видно, кто сеет лен. Или в воскресенье к поздней обедне сходи. Бумажки из рук на поднос будто с ангелов перья летят. А звякнет медяк, все оборачиваются: кто ж это посмел? Ты пока в больнице лежал, были здесь двое, с весны до осени расписывали костел. Один как-то по пьяной лавочке свалился с лесов. Но другой дальше малевал. Потолок теперь весь голубой, ровно небеса. А на стенах новые страсти господни. Прежде была голова Христова в терновом венце, а нынче один его глаз. Людям лучше, и господь получше стал. А колокол новый на колокольне из чего? Изо льна, брат. Звонит — за горами, за лесами слыхать. Приходят оттуда люди за солью, керосином, за спичками, рассказывают. Бим-бам, бим-бам.

Но коли все лен посеют, кто будет сеять рожь, пшеницу, из чего хлеб станут печь? Хотя я иногда подумывал: у меня семь моргов, может, выкроить один под лен? Заработаю какую малость, если выдастся урожайный год. И, может, закончу, наконец, этот склеп, а то прямо стыд берет. С виду как блиндаж, ни тебе святого, ни креста. Не говоря уже, сколько лет. Ставил тут один у Малиновского на могиле крест. Предлагал и у меня такой же поставить. Но мне не понравился. Точно кол от изгороди, без Иисуса Христа, что это за крест. Правда, из тех, что побогаче, мне на нашем кладбище тоже не нравится никакой. Забредешь иной раз поглядеть, может, который для моего склепа подойдет, а они все богаче да пышней.

Коваликов крест за три версты от кладбища видать, Почти вровень с деревьями. И сам будто дерево, обломанное бурей. И будто из двух неокорованных стволов сбит. Сучки даже на нем обрублены, как на настоящем дереве, и кора потрескалась от старости. А все вырезано из камня. Сам Иисус небольшой, зато терновый венец с воронье гнездо. Стоишь под этим крестом как под виселицей, и еще голову точно на висельника задирай. И зачем так высоко? На смерть вверху долго не насмотришься. Затылок занемеет. Вверх только на погожий день хорошо глядеть или когда аисты улетают, а смерть, она книзу тянет. Даже плакать не очень-то поплачешь, задравши голову. Шея вытянутая — слезы душат и нет чтоб на глаза, в желудок текут.

Как-то немцы повесили одного из наших на таком высоченном кресте. Мы когда снизу на него смотрели, казалось, смеется он. А потом, когда уже на земле у наших ног лежал, увидели, что лицо от боли перекошенное и язык наружу. Будто словом подавился, будто в горле застряло слово, когда он его выкрикнуть хотел. Правда, в те времена чаще всего что-нибудь короткое в такие минуты выкрикивали и почти одно и то же. От щелчка затвора до пули в теле — чего тут успеешь.

Ему б не в поля убегать, а в другую сторону, к реке, тогда, может бы, и остался жив. Река неглубокая, неширокая, обыкновенная река, в каждой деревне такая есть. Поишь лошадь, а она мордой чуть не до дна достает. Старые ведра торчат из