сердитым.
Нет, пожалуй, однажды, только один раз за всю жизнь, Миша волновался вот так же. Это было лет семь назад, когда к ним в детдом приехал известный московский поэт — огромный, толстый, с красивой полированной палкой, — и Миша должен был при всех ребятах, воспитателях и, главное, при самом поэте декламировать его стихи. У него тогда губы запеклись, как в лихорадке. А ноги подгибались.
И сейчас, лежа на помосте в цеху, Миша чувствовал, что губы у него пересохли.
«Шляпа! Пижон! Раскис!» — бранил он себя.
Он всегда ругал себя, когда нужно было быстро успокоиться.
Вольт Семенович, стоя внизу, тоже волновался. Глядел на тщедушную фигурку Миши Замятина — видна была только его русая голова и узкие плечи — и думал: «А зря я ему поручил. Лучше бы Крылову.»
Это был здоровяк-обжигальщик, тоже отличный стрелок.
Вдруг в цеху, по толпе зрителей, пробежал легкий гул.
Замятин, не сделав выстрела, приподнялся, сел, снял очки, что-то сказал Ване Крышкину.
Тот кивнул, тоже сел, достал из кармана коробок спичек. Он зажег спичку, а Замятин наклонил над дрожащим язычком пламени мушку винтовки.
— Чего это он? — зашептались в толпе.
— Ворожит! — хохотнула молоденькая разбитная глазуровщица.
— Тю! — цыкнул на нее пожилой крановщик. — Понятие иметь надо! Мушку коптит, чтобы, значит, отблески не мешали…
Закоптив мушку и прицельную рамку, Замятин снова лег. Лег и Ваня Крышкин, приставив к глазам бинокль.
Все в цеху замерли.
Замятин целился, наверно, побольше минуты. Но опять не выстрелил. Повернувшись на локте, он что-то тихо сказал Крышкину. Оба встали.
— Что такое? — тревожно спросил снизу Вольт Семенович.
— Переноску достаньте, — попросил Замятин. — У меня в шкафу…
В темных очках он походил на слепого, а маленькое, бледное его лицо от этих больших очков казалось еще суше и меньше.
Вольт Семенович принес переносную лампу с длинным, свитым в кольцо шнуром. Замятин подключил ее к проводке и, повесив над помостом, лег.
И Крышкин лег. Лампочку Замятин укрепил как раз над мушкой. Вероятно, так ему было виднее — и блики уничтожались.
В цехе снова стало тихо. Замятин целился.
— Ну! — нетерпеливо шепнула глазуровщица.
И, словно следуя ее приказанию, раздался выстрел.
— Есть! — тотчас радостно крикнул Ваня Крышкин, не отнимая бинокль от глаз. — Отколол кусок от крайнего слева…
Гулко хлопнул второй выстрел.
— Есть! — снова воскликнул Ваня. — Крайний слева срезан! Чисто!
— Ур-ра! — крикнул кто-то.
Снова хлестнул выстрел.
— Есть! — крикнул Крышкин.
Шесть раз стрелял Замятин. Всего шесть раз. Три кирпича были начисто сколоты.
— Итак, — торжественно провозгласил Вольт Семенович, глядя на часы, — весь «ремонт» печи занял восемнадцать минут.
В толпе засмеялись.
Замятин слез с помоста. Директор обеими руками тряс ему руку так долго и так энергично, словно качал насос.
«Откуда он взялся?» — подумал Вольт Семенович.
Увлеченный стрельбой, он даже и не заметил прихода директора.
— Эх, милый, — растроганно сказал директор стрелку, — как бы мне тебя отблагодарить?!
Они стояли рядом, оба маленькие, только директор — полный, а Замятин — щуплый.
— Да никак, — засмущался Замятин.
Но Вольт Семенович ловко оттер его плечом.
— Очень даже просто, товарищ директор, — сказал он. — Проще простого. Постройте при заводе стадиончик. Маленький: тысяч на тридцать…
— Зрителей? — ахнул директор.
— Что вы?! Что вы?! Рублей! — засмеялся Вольт Семенович. — Видите: спортсмены — они всегда пригодятся…
— Пожалуй, — сказал директор. Подумал-подумал и засмеялся. — Ладно уж. Будет вам стадион! Ешьте меня с потрохами…
Примечания
1
Нокдаун — боксер сбит с ног. Если он не поднимется в течение десяти секунд, то считается побежденным (нокаут).
(обратно)
В беге на короткие дистанции каждый участник имеет свою, отдельную дорожку. А десять тысяч метров все спортсмены бегут по одной, общей дорожке.
(обратно)
Последние комментарии
19 часов 11 минут назад
19 часов 46 минут назад
20 часов 39 минут назад
20 часов 44 минут назад
20 часов 56 минут назад
21 часов 9 минут назад