Австрийский моряк [Джон Биггинс] (fb2) читать постранично, страница - 3

умереть в какой-то другой день. Подозреваю, что все мои товарищи уже мертвы сейчас. Упокоились много лет тому назад, все, за исключением меня, человека, которому тогда был тридцать один год и которого они звали «der Alte» — «старик».

Однако непростительно разглагольствовать вот так, даже не представившись. Извольте: Оттокар Ойген Прохазка, рыцарь фон Штрахниц, бывший капитан-лейтенант императорского и королевского флота Австро-Венгрии, бывший командующий чехословацкой Дунайской флотилией, бывший адмиралиссимус республики Парагвай, коммодор польских ВМС и чрезвычайный атташе при польском и чехословацком правительствах в изгнании, кавалер рыцарского креста Военного ордена Марии-Терезии, золотых и серебряных Знаков отличия, рыцарского креста ордена Леопольда, ордена Железной короны первого класса, креста Военной службы с лаврами, немецкого Железного креста первого класса, оттоманского ордена Лиакат с перекрещенными саблями, ордена Полония Реститута, серебряного знака Виртути Милитари, ордена Белого Льва, парагвайского Золотого Армадилла с золотыми лучами и ордена за Выдающуюся службу с планкой.

Но если вы не сочтете за труд стряхнуть поблекший титул и соскрести позолоту с побрякушек, как слои старой краски и ржавчины со старой двери, то увидите перед собой просто Отто Прохазку — так меня звали в годы австрийской службы. Либо, если вам так предпочтительнее, Оттокара Прохазку, чешского крестьянина с тем угловатым лицом, что каждое утро смотрит на меня из зеркала. Лицо морщинистого богемского старика с острыми скулами и щетинистыми седыми усами, точь-в-точь такое, какое было у моего деда и всех предыдущих сорока с лишним поколений Прохазок, ходивших за запряженных волами плугом в деревушке Страхниц, что в округе Колин, километрах примерно в шестидесяти к востоку от Праги. Предки наградили нас долгим веком. Мой дед прожил до девяноста семи лет, а отец, начальник почт и телеграфа в императорско-королевском округе, разменял бы, вполне возможно, и век, кабы не угодил под поезд.

Что до меня, то свой сотый день рождения я отметил в апреле. Мне не пришла обычная в таких случаях телеграмма от вашей королевы. Только не подумайте, что я жалуюсь. Насколько мне известно, поздравительную телеграмму надо заказать, и мать-настоятельница писала на этот счет в Букингемский дворец. Секретарь Ее Величества был исключительно вежлив, но ответил, что необходимо следовать определенным правилам, и затребовал в качестве доказательства свидетельство о рождении. Ну а кто ж скажет, где искать мое свидетельство о рождении? Быть может, гниет оно в каком-нибудь подвале в Праге, Брно или Вене. А скорее всего, сожжено и развеяно по ветру в сорок пятом. Нет, я более чем благодарен королеве Елизавете за то, что она и ее отец выделили престарелому беженцу без гроша в кармане местечко, где ему в течение последних сорока лет удалось дать покой своим дряхлым костям. А ведь с какой стати королеве заботиться обо мне? Я родился подданным императора Франца-Иосифа, и служил двенадцати разным государствам, не принося им присяги. Нет, единственную свою клятву верности я произнес в бытность розовощеким юным зеефенрихом тем утром на шкафуте старого «Бабенбурга», когда дал присягу всю жизнь служить императору и династии, и в первый раз застегнул черно-желтый шелковый пояс с кортиком, словно монахиня, принимающая клобук. С тех пор для меня все было едино: Австро-Венгрия, Чехословакия, Парагвай, Польша, Соединенное королевство Великобритании и Северной Ирландии, империи, народные республики и тысячелетние рейхи. Все они были иллюзорны как дым и мимолетны как град, что налетает августовским вечером — тот грозный центральноевропейский град, что колет черепицу, убивает животных и уничтожает гектары посевов в полях, но тает прямо на глазах, стоит солнцу выглянуть из-за тучи.

Так уж вбивали в голову нам, кадетам императорской и королевской военно-морской академии в Фиуме: «Тот, кто одевает мундир габсбургского офицера, откладывает в сторону свою национальность». Вот только ни я, ни собратья-офицеры моего поколения не ожидали, что придет день, когда этот мундир грубо сорвут с нас, и нам придется вспомнить о национальной одежке. Если удастся, конечно. Многие обнаружили, что она не слишком идет их фигуре мужчины среднего возраста. Что до меня, то я так не смог подобрать себе подходящей. В последние тридцать пять лет, с тех пор как поляки забрали мой паспорт, а чешский режим приговорил к смерти заочно, я был человеком без родины, и могу заявить, что мне любое гражданство без разницы. Вот ведь ирония судьбы, если подумать: человек без отчизны, не знающий собственного имени, родившийся в городе без названия и приехавший умирать в место, наименование которого не способен даже произнести. Когда молодой доктор Уоткинс осматривал меня пару недель назад, я спросил, не может ли он выписать мне свидетельство о смерти заблаговременно, чтобы имелся хоть какой-нибудь документ, подтверждающий факт