Таежный робинзон [Леонид Чигрин] (fb2) читать постранично, страница - 30

звери, уползу в тайгу и там испущу последний вздох. Это если хватит сил. Ну, а если нет, что ж, пусть это зимовье будет моим последним пристанищем, хорошо бы поджечь его и сгореть вместе с ним.

— А вот это зря, — не согласился Лешка.— Зимовье в свое время при­ютило тебя, ты из развалюхи вон какое жилище сделал, так пусть оно и дру­гому какому отшельнику послужит. Похоронит он тебя вон под той громадной лиственницей и будет жить, поминая тебя добрым словом. Разве плохо?

— Неплохо, — признался Ахмад Расулов. — Память о добре, она подчас долговечнее иного каменного памятника бывает.

Признаться, мне не очень хотелось вести разговоры о смерти в присут­ствии старого человека. Для нас, тридцатилетних, рассуждения о ней, вроде философского мудрствования, а когда человеку за восемьдесят, тут совсем иное дело. Это уже конкретная тема. Как бы ни огорчить старика такой бесе­дой! Но Ахмад Расулов так спокойно излагал свои взгляды о жизни и смерти, что я успокоился, но все же попытался перевести разговор на другую тему.

Я подыскивал ее, и меня осенило.

Ахмад по-русски говорил правильно, свободно выражал свои мысли, только медленно, подбирая каждое слово. Оно и понятно, за долгие таежные годы мало приходилось ему разговаривать с людьми.

— А родной язык помнишь? — спросил я.

— Не знаю, — честно признался старик. — Вот если бы потолковать с земляком, тогда бы я сказал точно — помню или нет?

Я на память привел ему несколько простых предложений на таджикс­ком языке.

Ахмад снова прослезился и ответил мне длинной фразой, которую я, ко­нечно же, не понял. Тогда он перевел мне ее: «Это слова поэта Камола Худжанди: «Если ты потерял богатство, ты не потерял ничего. Если же лишил­ся родины, то ты лишился всего». Верно, сказал мой великий земляк!»

Где-то на третий день меня осенило. За ужином я предложил: — Слушай, Ахмад. А давай мы поможем тебе вернуться домой. Поедешь с нами в Крас­ноярск. Там мы поместим тебя в гостинице, к сожалению, наш город режим­ный, посторонних не пускают. Мы свяжемся с руководством города, изложим твою историю, думаю, нас поймут и пойдут нам навстречу. Выдадут тебе документы, соберем деньги на дорогу. У нас во всех городах друзья. Позво­ним, встретят тебя в Новосибирске, потом в Ташкенте, потом в Ленинабаде, а там до твоего дома рукой подать. Представляешь, какая радость будет для твоих родных снова увидеть тебя?

— А что, идея! — согласились мои друзья. — Давай, Ахмад Робинзонович, решайся.

Старик словно окаменел. Он молчал и не отвечал ни на наши вопросы, ни на наши шутки.

— Утром я вам отвечу, — сказал он.

Мы легли спать, а он так и просидел на крыльце всю ночь.

Тайга еле шумела под легким ветром, звезды помаргивали и соверша­ли свой круговорот по темному бархату неба, и Ахмад словно советовался с ними.

Утром я бросился к нему. Я ожидал чего угодно: слов благодарности, просьбы чуточку помедлить, дать возможность собраться с мыслями и веща­ми, хотя какие у него вещи, но только не того, что последовало.

— Спасибо тебе, Виктор, — заговорил Ахмад. — Вряд ли кто мог пред­ложить большее. Душевный ты человек, ценю я это. Но я должен ответить отказом. Нет!

Я и мои приятели буквально остолбенели.

— Так ты не хочешь? — изумился я.

— Зачем, не хочу? — ответил старик вопросом на вопрос. — Это будет неверно. Точнее, не могу.

— Но почему, в чем дело?

Ахмад отрешенно смотрел на буро-золотистую тайгу. Она словно распря­милась под его взглядом. Кедры, сосны и лиственницы замерли перед ним, напоминая солдат на полковом смотре. Ели и пихты сошлись теснее и обра­зовали темно-зеленую шеренгу, сквозь которую не проникал взгляд таежного отшельника.

— Я скажу, — Ахмад был серьезен и чуточку печален. — Я не хочу об­крадывать своих родственников.

Мы непонимающе глядели на него.

Старик пояснил.

— Я уехал из дома зрелым мужчиной, полным сил. Это то, что я увез от них. Теперь привезу им старость и скорые болезни. Справедливо ли это? Полагаю, что нет. Это, во-первых. Во-вторых, я ничего не сделал, чтобы поставить детей на ноги, обустроить им жилье, женить и выдать замуж. А они будут обязаны кормить меня, мириться с моей дряхлостью и бессили­ем. Опять-таки, несправедливо.

— Но ты еще не дряхлый? — не выдержал я.

Ахмад усмехнулся.

— За этим дело не станет. Дряхлость — скорый спутник старости. Я буду своим детям в тягость. Возможно, они не упрекнут меня в этом, но я-то буду знать. За что же их наказывать таким образом?

Старик помолчал, глядя на тайгу.

— Но и это еще не все, есть и, в-третьих. Почти сорок лет я прожил в этом крае. Я стал частью этого мира, приспособился к его климату, его усло­виям. И если теперь я вернусь в жаркую Азию, я долго