Миртала [Элиза Ожешко] (fb2) читать постранично, страница - 3

какого-то чужеземного бога, облеклась в грубые одежды, перестала участвовать в пирах, стала посещать этот отвратительный, вонючий квартал города, в котором живут азиаты. Невольники говорили об этом насмешливо, как обыкновенно прислуга говорит о странных капризах своих господ; морщины на лице Менохима дрогнули, когда он услышал слова.

— Муж Флавии сердится, потому что насмешки унижают его. Над Флавией смеются все ее подруги, знакомые и, вероятно, сам цезарь, да продлится его жизнь.

Дальнейших слов Менохим не расслышал, но с торжествующей улыбкой на морщинистом лице он прошептал:

— Таинственны пути твои. Вот и жалкий червяк, растоптанный в пыли, впустил каплю яда в гордое княжеское сердце…

Он взял большую книгу, которую прятал в высокой траве, и стал медленно водить глазами по ее строкам. Однако недолго предавался он чтению: его мистическая натура не способна была долго сливаться с чужой мыслью, он с набожным почтением положил книгу на прежнее место, и вынул из-под платья деревянные дощечки, и, достав стило, начал писать на тонком слое воска. Он писал быстро, лихорадочно, так же, как и читал. Щеки его покрывались румянцем, капли пота стекали из-под чалмы.

Однажды, когда он так же быстро что-то писал на табличках, на дорожке между буками появился человек, окутанный плащом, капюшон которого защищал голову от солнечного зноя. Человек этот, видимо, не направлялся в священную рощу, потому что шагах в двух остановился и стал смотреть на пишущего сборщика. Прождав напрасно некоторое время, он подошел ближе и вполголоса окликнул:

— Менохим!

Из пальцев пишущего выпало стило. Он воровато стал прятать свою дощечку за пазуху и поднял на подошедшего испуганные глаза.

— Не узнаешь меня, Менохим? — сказал пришедший. — Я Юст, секретарь Агриппы. Я был частым гостем в твоем доме, когда там проживал еще приемный сын твой Ионафан.

— Прости меня, Юст, за то, что я не сразу узнал тебя. Глаза мои начинают стареть… — покачал головой Менохим.

— Нет, с улыбкой ответил Юст, — но тебя занимала работа, которой ты предавался. Ты пишешь…

— Я! — испуганно вскрикнул Менохим. — Разве бы я сумел? Нет, это только счеты, которые я свожу для господина моего Монобаза!

— Ты скрываешь это, — засмеялся Юст, — будь спокоен, я не стану расспрашивать об этом. Недаром я несколько лет состою секретарем при Агриппе и царственной сестре его Беренике Там столько тайн, сколько звезд на небе. Я научился уважать их; разве же я сам не обладаю своей собственной тайной? Я не спрашиваю тебя, Менохим, ни о чем. Я пришел к тебе по важному делу.

— Слушаю тебя, — приветливо сказал Менохим.

— Дело простое, не знаю только, покажется ли оно тебе таковым. Друг моего хозяина Агриппы, Иосиф Флавий — ты знаешь, конечно, кто он желает взять к себе еще одного секретаря, который переписывал бы произведения, начатые им. Ты знаешь, что, что бы ни говорили об Иосифе, он все-таки любит народ свой. Он поручил мне отыскать израильтянина, умеющего писать по-гречески. Я подумал о тебе. Хочешь ли ты занять выгодное и почетное место у ученого соотечественника нашего, друга Агриппы и Береники, любимца Цезаря и сына его, Тита?

— Благодарю тебя, Юст, за то, что ты вспомнил обо мне, но приближенным Иосифа Флавия я не стану ни за что, — тихо ответил Менохим.

Юст не показал удивления и проговорил спокойным голосом:

— Плата, связанная с этой должностью, значительна. Жилье во дворце Агриппы, место за его столом и двадцать тысяч сестерций в год… Подумай.

— Ни за что, — коротко повторил Менохим.

— Занимая это место, ты мог бы оказывать услуги нашим бедным братьям…

— Ни за что, Юст!

— У тебя есть приемная дочь Миртала, которой нужен более свежий воздух, нежели в предместье за Тибром.

— Ни за что, Юст!

— Старость, Менохим, приближается к тебе быстрыми шагами. Когда немощь прикует тебя к одру болезни, когда твои усталые руки уже не будут в состоянии приняться ни за один труд, в Агриппе и Иосифе ты найдешь щедрых благодетелей и заботливых покровителей.

— Ни за что, Юст!

Юст помолчал с минуту и потом так тихо, точно опасался, чтобы даже дубы и буки священной рощи не услышали, спросил:

— А если, а если Ионафан, это возлюбленное дитя твое, этот бедный изгнанник, которого, наверно, теперь сжигает африканский зной и в тысячу раз более жестокое отчаяние, если он… вернется? Чем ты защитишь его от опасностей? Кого ты призовешь на его защиту? Агриппа и Флавий могут защитить его, одно движение пальца Береники освободит его шею из-под топора или вырвет его тело из пламени костра…

Менохим задрожал, простертые вверх руки его затрепетали, как крылья раненой птицы.

— Юст, Юст! Зачем ты меня искушаешь? Ионафан мой… это правда! Его шея обречена топору… а может быть, как Горию, его бросят в пламя костра, и римская чернь обезумеет от радости при виде мук одного из последних защитников Сиона… О Юст, что ты мне сказал! Ты