Помни о Фамагусте [Александр Леонидович Гольдштейн] (fb2) читать постранично, страница - 158

забора между Государством и степью в истории, наилучшего с момента скоропостижной и скоропалительной, скороспелой и скоропортящейся кончины Ицхака Рабина. Владетель притона скользил по экрану привинченного под потолком телевизора, впитывая генеральскую речь с тем же сдобренным необидной иронией уважением, с каким Франсис Понж описывал креветку в непомерной толще воды, приторную, прохмеленную осу, бестолково мятущуюся обеими половинками своего рассеченного рьянососущего зуда и зноя, с каким Франсис Понж описывал совершеннейшее творение земноводья, гальку: уменьшаясь в размере, она сохраняет величину. Гальку, способную выстоять, как выстаивают могильные надписи, строфы в камне. Сейчас, в декабре 2003 года я надеюсь довести роман до конца.

Запросы об участи Коли, рассылаемые из Тель-Авива по инстанциям независимого, в ужасе мною покинутого национального государства, ответа не удостаивались. Правопреемники людей, стерших Колю в порошок, запамятовали содеянное предшественниками или считали поступки их справедливыми. Или это были те же самые люди.

Мы познакомились с Колей в детстве, в бане «Фантазия», наши семьи жили в квартирах без ванной, и родители приводили нас еженедельно, по четвергам. Я рано, ребенком увидел взрослое обнаженное тело мужчины, это было тело моего отца в номере бани «Фантазия», веснушчатый, рыжий отец (я не в него) намыливал меня, бережно размазывал мыло мочалкой, поливал из шайки и душа. Очередь двигалась вяло, ждать персонального номера случалось иногда часами. Родители читали тогдашние толстые книги, мы возились у бассейна с красно-золотыми рыбками, бегали наперегонки, изобретали новые игры. Однажды в разгар забав меня ужалила пчела хандры, я заплакал, затосковал, ни мать, ни отец, ни соседи по очереди, ни билетер в полосатой пижаме не могли унять слезы, я плакал все горше, все безутешней. Тогда из кресла в противоположной стороне залы выпрыгнула молодая, невысокая, полноватая женщина в круглых очках и, отрекомендовавшись Ланой Быковой, предложила мне повнимательнее всмотреться в настенные росписи. Вот Марат, говорила она, вот Сенека, вот стада, виноградники, тучность злаков и италийские виллы, а это египетский писец с египетской палеткой, видишь, какой смешной?

Еще рыдая, я с интересом оборотился к изображению. Египтянин, важный и незлобивый, уставился на меня, что-то чиркая машинально в тетради. Он был бронзовый, желтоглазый, в голубой набедренной повязке, с мудрым ибисом, с песьеглавцем Анубисом за компанию.

Позабавленный, я затих. Слезы высохли. Подобие улыбки коснулось меня. Я призвал Колю разделить со мной изумление. И все, кто был в бане — родители, другие завсегдатаи, Лана, даглинцы, — весело засмеялись.

Январь 2002 — декабрь 2003