декабря — превратил генерала в государственного преступника и тюремного узника.
И муж мой, который всегда просил присовокупить к письму поклон его превосходительству Михаилу Александровичу, того же Михаила Александровича иначе не именует, как «родич бумагомарателя». Он действительно племянник Дениса Ивановича Фонвизина — автора знаменитой нашей комедии «Недоросль».
Николай Артемьевич нервно заходил по комнате.
— Нашли с кем завести эпистолярный роман. С женой грязного каторжника, тайного убийцы, злодея государя своего…
— Раньше вы не так думали, — не выдержала я.
— Что? Что вы сказали? На что вы изволите намекать?!
Теперь генерал кричал. Однако не это более всего оскорбило меня. Наташу, подругу мою, он посмел назвать «экзальтированной нищенкой». Этим я была оскорблена вдвойне — за нее и за себя. Ведь судьбы наши во многом схожи. Обе наши семьи оказались разоренными после французского нашествия. Наполеоновские солдаты в один день разграбили и сожгли наши имения. Правда, бедность каждая семья переносила по-своему. Маман сумела сократить расходы, распустила дворню, продала некоторые уцелевшие вещи. Сама с темна до темна занималась хозяйством, приучая к этому и меня. Недаром она вышла из низов народных.
Возможно, мы и побороли бы нищету, если бы папа не затеял какую-то тяжбу, ища правды и справедливости. Тогда-то я и узнала, что такое крапивное семя. Как репей к конскому хвосту, цеплялось оно к нашему семейству. Папа с его горячностью, с его запальчивостью не мог сладить с этими низкими ярыжками.
У Апухтиных все было иначе, и дела стояли, пожалуй, еще хуже нашего. Дворню распускать они стеснялись, ненужное продавать — тоже. Во всем силились сохранить видимость богатства. А получилось то, про что в народе говорят: «На брюхе — шелк, а в брюхе — щелк». Впрочем, и шелку-то особого не было. От меня Наташа ничего не скрывала. Обносились они и бельем, и платьем так, что даже я ей кое-что дарила.
И на стол у них поставить частенько было нечего. Случалось, что ни чаю, ни кофе, ни свечей сальных нет. Зимой по вечерам постное масло жгли.
И тут-то еще усиливается наших судеб сходство. Не буду говорить о первых наших сердечных увлечениях. Об этом как-нибудь после. Но от бедности мы избавились совершенно одинаковым путем.
В нашем доме появился Николай Артемьевич. Как ухватисто принялся он за крапивное семя! Маман была в восторге. «Так и должно действовать с этими красноносыми!» Все ярыжки у Николая Артемьевича из охотников живо в зайцев обратились.
А в доме Апухтиных появился Михаил Александрович. Он был старше Наташи на семнадцать лет и сразу же увлекся ею. Фонвизин имел вексель господина Апухтина на огромную сумму. Увидя бедность в апухтинском имении, Михаил Александрович на глазах Наташиного отца разорвал вексель в клочья и бросил в камин.
Вскоре мы обе стали генеральшами. Я вышла замуж за Николая Артемьевича, а Наташа — за прославленного генерала Фонвизина. Обе зажили в роскоши, обе, если не любили, то уважали своих мужей. Однако в минуты откровенности Наташа грустно пожаловалась мне, что как бы то ни было, а отец все ж таки обменял ее на вексель. Да и я подумывала о том, что Николай Артемьевич, в сущности, купил меня.
И дошло до того, что мой муж попрекает нас обеих нищенством. В какой-то миг мне показалось, что я не выдержу всего безобразия этой сцены. Не говоря более ни слова, я вырвала у него злополучное письмо, выскочила из гостиной, пробежала на свою половину и закрылась в спальне.
Генерал что-то кричал мне вслед, кажется, грозился прислать Евтейшу — своего телохранителя и верного пса, для которого, говорят, не существует замков.
Однако не прислал. А я сижу, закрывшись. Не вышла к обеду и не выйду к ужину. Читаю и перечитываю Наташино письмо. Бедная моя Ната!
Еще два года назад, когда узнала я ошеломительную новость — Екатерина Трубецкая, Машенька Волконская, Александрина Муравьева поехали в Сибирь за своими мужьями, сразу же сердце подсказало мне — помчится и Наташа. Не такова Наташа, чтобы оставить мужа своего, отца своих детей. Не такова натура ее!
Напрасно разве она еще на заре юности закаляла себя для грядущих испытаний. Еще девочкой Ната терзала свое тело — носила пояс, вываренный в соли. Соль разъедала кожу, пояс оставлял полосы на теле. Наташа подставляла лицо солнцу так, что трескалась кожа, часами до обморожения стояла на морозе. И теперь, когда час испытаний настал, Наташа не испугается их.
Но каковы эти испытания! Они, кажется, превосходят возможности человеческие.
«Родная моя Юлинька! — пишет Наташа. — Милая, прекрасная, совершенная подруга моя! Ты бы, наверно, много плакала, если бы представила нашу жизнь. Царским указом мы — жены ссыльнокаторжных — лишены всех прав и привилегий. Мы не имеем права даже распоряжаться своими средствами. Дети наши, ежели они появятся в Сибири, поступают в казенные заводские крестьяне.
Теперь генерал кричал. Однако не это более всего оскорбило меня. Наташу, подругу мою, он посмел назвать «экзальтированной нищенкой». Этим я была оскорблена вдвойне — за нее и за себя. Ведь судьбы наши во многом схожи. Обе наши семьи оказались разоренными после французского нашествия. Наполеоновские солдаты в один день разграбили и сожгли наши имения. Правда, бедность каждая семья переносила по-своему. Маман сумела сократить расходы, распустила дворню, продала некоторые уцелевшие вещи. Сама с темна до темна занималась хозяйством, приучая к этому и меня. Недаром она вышла из низов народных.
Возможно, мы и побороли бы нищету, если бы папа не затеял какую-то тяжбу, ища правды и справедливости. Тогда-то я и узнала, что такое крапивное семя. Как репей к конскому хвосту, цеплялось оно к нашему семейству. Папа с его горячностью, с его запальчивостью не мог сладить с этими низкими ярыжками.
У Апухтиных все было иначе, и дела стояли, пожалуй, еще хуже нашего. Дворню распускать они стеснялись, ненужное продавать — тоже. Во всем силились сохранить видимость богатства. А получилось то, про что в народе говорят: «На брюхе — шелк, а в брюхе — щелк». Впрочем, и шелку-то особого не было. От меня Наташа ничего не скрывала. Обносились они и бельем, и платьем так, что даже я ей кое-что дарила.
И на стол у них поставить частенько было нечего. Случалось, что ни чаю, ни кофе, ни свечей сальных нет. Зимой по вечерам постное масло жгли.
И тут-то еще усиливается наших судеб сходство. Не буду говорить о первых наших сердечных увлечениях. Об этом как-нибудь после. Но от бедности мы избавились совершенно одинаковым путем.
В нашем доме появился Николай Артемьевич. Как ухватисто принялся он за крапивное семя! Маман была в восторге. «Так и должно действовать с этими красноносыми!» Все ярыжки у Николая Артемьевича из охотников живо в зайцев обратились.
А в доме Апухтиных появился Михаил Александрович. Он был старше Наташи на семнадцать лет и сразу же увлекся ею. Фонвизин имел вексель господина Апухтина на огромную сумму. Увидя бедность в апухтинском имении, Михаил Александрович на глазах Наташиного отца разорвал вексель в клочья и бросил в камин.
Вскоре мы обе стали генеральшами. Я вышла замуж за Николая Артемьевича, а Наташа — за прославленного генерала Фонвизина. Обе зажили в роскоши, обе, если не любили, то уважали своих мужей. Однако в минуты откровенности Наташа грустно пожаловалась мне, что как бы то ни было, а отец все ж таки обменял ее на вексель. Да и я подумывала о том, что Николай Артемьевич, в сущности, купил меня.
И дошло до того, что мой муж попрекает нас обеих нищенством. В какой-то миг мне показалось, что я не выдержу всего безобразия этой сцены. Не говоря более ни слова, я вырвала у него злополучное письмо, выскочила из гостиной, пробежала на свою половину и закрылась в спальне.
Генерал что-то кричал мне вслед, кажется, грозился прислать Евтейшу — своего телохранителя и верного пса, для которого, говорят, не существует замков.
Однако не прислал. А я сижу, закрывшись. Не вышла к обеду и не выйду к ужину. Читаю и перечитываю Наташино письмо. Бедная моя Ната!
Еще два года назад, когда узнала я ошеломительную новость — Екатерина Трубецкая, Машенька Волконская, Александрина Муравьева поехали в Сибирь за своими мужьями, сразу же сердце подсказало мне — помчится и Наташа. Не такова Наташа, чтобы оставить мужа своего, отца своих детей. Не такова натура ее!
Напрасно разве она еще на заре юности закаляла себя для грядущих испытаний. Еще девочкой Ната терзала свое тело — носила пояс, вываренный в соли. Соль разъедала кожу, пояс оставлял полосы на теле. Наташа подставляла лицо солнцу так, что трескалась кожа, часами до обморожения стояла на морозе. И теперь, когда час испытаний настал, Наташа не испугается их.
Но каковы эти испытания! Они, кажется, превосходят возможности человеческие.
«Родная моя Юлинька! — пишет Наташа. — Милая, прекрасная, совершенная подруга моя! Ты бы, наверно, много плакала, если бы представила нашу жизнь. Царским указом мы — жены ссыльнокаторжных — лишены всех прав и привилегий. Мы не имеем права даже распоряжаться своими средствами. Дети наши, ежели они появятся в Сибири, поступают в казенные заводские крестьяне.
Последние комментарии
11 часов 54 минут назад
12 часов 29 минут назад
13 часов 22 минут назад
13 часов 27 минут назад
13 часов 38 минут назад
13 часов 52 минут назад