Азовский [Сергей Павлович Могилевцев] (fb2) читать постранично, страница - 67

шиповника, что тело мое проросло столетними соснами, из которых через сто или более лет какой-нибудь мореплаватель, какой-нибудь новый Колумб сделает мачты для своих каравелл, отплывающих на поиски новой Индии. Я понял вдруг, что смерти нет и не будет. Что сколько бы ни прыгал я сейчас с этой скалы, сколько бы ни делал роковой шаг в пустоту, неизбежно, хоть тысячу раз, хоть миллион, я буду вновь воскресать подобно яркой, специально прилетевшей из райских садов птице, чтобы упрямо, из года в год, опять усесться на вершину скалы, уставившись в мир немигающим черным зрачком. И еще вдруг в этот миг необыкновенного и чудесного откровения я понял, что тоже являюсь автором этих чудесных, происшедших в мироздании перемен. Что я тоже, подобно чудесным джазистам из далекой свободной Америки, участвовал в преображении мира. Что я, быть может, как раз и был главным действующим лицом этих необыкновенных чудес, что я, быть может, как раз эти перемены и чудеса и придумал, что, возможно, я придумал даже самих джазистов; что благодаря моему большому желанию они и дали один-единственный концерт в далекой замороженной Ялте; что это именно я придумал белоснежный лайнер «Калькутту», который вопреки воли ее команды специально для меня, не без вмешательства, очевидно, природы и далеких богов, зашел в далекий ялтинский порт. И словно в подтверждении мысли, что смерти нет и не будет, что именно я и являюсь творцом окружающих меня людей и предметов, что я могу превращать зиму в лето и перемещать по планете огромные океанские корабли, могу сколько угодно прыгать вниз с ледяной туманной скалы, каждый раз воскресая при этом чудесным и непередаваемым образом, полилась с небес чудесная непередаваемая музыка. Это был гимн жизни и справедливости, это был гимн торжества природы и человека, это была вечная песнь обновления, вечного круговорота жизни и смерти, которые едины, и которые нельзя постигнуть в отдельности. И я, зачарованный этой непередаваемой музыкой, вдохновленный и весь ею преображенный, под мощные, льющиеся с небес аккорды, сказав прости всему меня окружающему, сделал наконец решительный шаг в пустоту. Я шагнул туда, в туманную и скалистую бездну, и, неумолимым притяженьем земли влекомый к острым и холодным камням, раскинув, подобно парящей над бездной чайке, свои бесполезные в этом падении руки и последний раз прокричав слова проклятия и любви, в последний миг нечеловеческого прозрения увидев себя там, внизу, уткнувшегося расколовшейся пополам головой в острые и холодные камни, увидел капли своей яркой крови, окрасившей неприступные седые утесы, увидел свою нелепо подвернувшуюся руку и свое безжизненное, разбитое при падении тело, – когда я все это наконец-то увидел, я понял, что опять стою на вершине скалы; что ветер вновь обвивает мои непокорные волосы; что смерти нет и не будет; что смерть преодолевается решимостью жить; что в ялтинском порту стоит в ожидании меня белоснежный прекрасный лайнер, и что я не могу это ожидание обмануть. Я стоял на вершине скалы и молил богов лишь об одном: чтобы когда-нибудь, пусть не я, пусть кто-то другой, пусть через много лет, через много сражений и много атак на беззащитные города, – чтобы кто-нибудь все же смог сохранить и записать то, что происходило со мной. Потому что все это было необыкновенно важно, потому что без этого, возможно, будет бессмысленно все остальное: и город, и солнце, и море, и крики парящих над бездною чаек, и отсветы далеких пожаров где-то в безводных пустынях Кувейта. Снизу раздался гудок парохода. Я повернул голову. Освещенная полуденным солнцем, вся блестевшая красными черепичными крышами, лежала у моря Ялта. Держась за корни цветущих деревьев, я стал спускаться в сторону моря.

1992–2012