Бифуркатор (СИ) [Алекс Владимирович Белов] (fb2) читать постранично, страница - 2

исчез, может, это и к лучшему. Я, конечно, брат ему, и люблю его… должен любить, по крайней мере, но люди боятся перемен и убегают от них. Любая иррациональность заставляет нас закрыть глаза, повернуться к ней задницей и смотреть только на привычный мир. С утра Андрюшка какой-то не такой, это проблема, её кто-то должен решить… но, можно не я?

Опарыш ждал меня в кухне. Всё ещё в одних трусах и светло-зелёной майке, правая лямка которой соскользнула с худенького плеча братишки. Глубокий взгляд сверлил дверцу холодильника.

— Завтракать будешь? — спрашиваю, подходя к шкафчикам и сканируя их на наличие необычных вкусностей. Тщетно. Одна унылая луковица в углу.

— Я ел, — коротко отвечает Андрюшка тоном мальчика-зомби.

— А вот я…

— …сделаю себе яичницу, порежу туда колбаски и выпью литр апельсинового сока, — заканчивает за меня Андрюшка.

— Поразительно прав, — усмехаюсь и открываю холодильник.

— Ты ешь это уже двадцать третье утро, — отвечает брат, и я не успеваю спросить, что это значит, как Андрюшка продолжает: — а второе яйцо, которое ты возьмёшь, будет протухшим.

Я подозрительно кошусь на опарыша. По лицу последнего опять растягивается эта нездоровая улыбка. Слева тянет холодом, на меня уставились продукты.

— Всё ты врёшь, — говорю я и теперь смотрю на выложенные в рядок яйца, так похожие на личинки опарышей, мать их. Я тянусь к паре яиц, зависаю над одной, потом думаю и выбираю их в рандомном порядке. На секунду думаю, что Андрюшка окажется прав.

Под напряжённое молчание разогреваю сковороду, добавляю масло, осторожно разбиваю первое яйцо, — глазунья, и только глазунья, — яйцо нормальное. Разбиваю второе — тоже свежее.

И вдруг душа срывается в полёт, меня охватывает бесконечная лёгкость и напряжение утра спадает. Конечно, всё это игра. Андрюшка старается заставить меня поверить в его… сумасшествие, что ли, вот и придумывает ерунду.

— Оба яйца свежие, умник, — я оглядываюсь.

Глазки опарыша хмурятся. Он вскакивает и смешно семенит к сковородке. Смотрит на яичницу словно профессор на ход эксперимента.

— Ты уверен? — почти шепчет он.

— Началась денатурация белка, — усмехаюсь я. Слово умное. Услышал у учительницы биологии. Так называется процесс, когда белок в яйце сворачивается. — К тому же, запах. Чувствуешь этот прекрасный аромат яичницы?

Андрюшка задумчиво прикладывает палец к виску, хмурится и отходит от плиты, бормоча про себя невнятицу. Я могу расслышать несколько фраз:

— …новое качество динамической системы…..малое изменение некоторых параметров…

— Слушай, — мямлю я, снова чуточку пугаясь. Такие слова мой опарыш точно не знает. — В чём дело? Что ты творишь?

— Пытаюсь вырваться из цикла, — немного резко отвечает Андрюшка и стреляет в меня совсем шизоидным взглядом. Постояв так секунду, он возвращается за стол.

Я опускаюсь напротив, когда яичница уже готова и остывает на тарелке. До этой секунды мы не сказали друг другу ни слова. Под отрешённый взгляд опарыша я начинаю есть.

Мелкий прикалывается, точно прикалывается, но почему тогда моё сердце настойчиво ковыряет пальцем страх?

Вам было бы уютно сидеть в молчании с родным человеком, который глядит на тебя словно Тинфецированный тип из «Обители Зла»? Вот и мне тоже, поэтому я заговорил.

— Опарыш, — а брата я называл только так, иногда Дрюн, но никогда не брат и тем более братишка, — чего ты добиваешься? Чтобы тебя все считали психом? Так знай, я тебя уже таким считаю. Не перед тем спектакли показываешь.

По лицу Андрюшки расплывается эта чёртова улыбка, появившаяся в арсенале ужимок опарыша этим утром. В сочетании с умными глазами подобное губорастягивание напоминало гримасы сумасшедших профессоров из фильмов о супергероях.

— Ушлёпок, — произнёс он то ли серьёзно, то ли в шутку. А затем встал и с кукольным лицом двинулся в гостиную.

— Погоди, я поем и достану тебя, — усмехаюсь. Желания доставать брата после завтрака нет никакого. Не потому, что я его безгранично люблю. Ха! Сколько люлей он от меня схлопатывал, это не счесть. Конечно, больше обидных, чем больных, но изредка случается и настоящая поножовщина. Никогда не забуду, как зимой, устав хлестать Андрюшку и терпеть его удары, схватил бревно и врезал младшему по лицу.

Это уже потом, в следующую секунду я думал о последствиях. Когда же полено неслось в направлении челюсти опарыша, мною руководила смерть, превратившее тело в машину для убийства.

Приложился я не сильно, но губы Андрюшке разбил. И сразу сердце сжимает страх. Когда опарыш предстанет перед мамой с окровавленной улыбкой, меня накажут, выпишут из паспорта и закопают живьём на заднем дворе.

Я тогда умолял его не рассказывать маме, но разве утаишь разбитые губы? В потасовках у Андрюшки есть один плюс и один нещадный минус. Он никогда не плачет. Я считаю это плюсом. Признаюсь, ни разу не заставал брата со слезами на глазах, наверное, лет с шести. Даже когда удар бревна полопал