Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян [Земовит Щерек] (fb2) читать постранично

Земовит Щерек Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

Прошу прощения у вас, господа,

сильно прошу извинить.

Так не должно было случиться.

Йозеф Пилсудский украинцам, обманутым Речью Посполитой.

Лагерь для интернированных в Щипёрне, 15 мая 1921 года

1 О, йа-а-а

Пограничник в фуражке размером с крышку канализационного люка глядел на мой паспорт.

— Лукаш Пончыньский, — прочитал он.

— Ну да, — ответил я, — ничего не поделать.

— Наркотиков нет? — спросил он у меня на польском языке, совершенно без акцента, и это отсутствие акцента не соответствовало его неуклюжему мундиру, этой фуражке диаметром с велосипедное колесо, прикрепленный к которой тризуб тоже, в общем-то, не соответствовал, потому что тризуб вообще-то соответствует кепи австрийского образца, но никак не советскому аэродрому.

— Чего? — спросил я, пялясь на фуражку. — Наркотиков? А что это такое?

Тот усмехнулся и на какое-то мгновение в этой своей усмешке был похож на Эугениуша Бодо^[1] с довоенных плакатов. Потом засадил мне печать в паспорт.

— А на Украину зачем? — еще спросил Бодо.

— Перецеловать кости предков, — ответил я, хотя особых предков на Украине у меня и не было. Пограничник рассмеялся.

— Иди, — сказал он, передвигая паспорт в мою сторону по столешнице, с которой облазил лак, — целуй.

Микроавтобусы назывались здесь «маршрутками». Так мне сообщил Гавран, который на Украине уже был раньше. Сейчас мы вдвоем шли через запыленную, неровную площадь. Я разглядывался по сторонам. Впервые в жизни я видел это постсоветское пространство — мир, который до сих пор я мог лишь вообразить, набирал форму, да еще и какую. Некоторые типы ходили по нему в домашних клетчатых шлепанцах. Намалеванный на стене церкви Иисус был смуглым, что твой кавказец. Отражаясь от жестяных куполов, солнце било по глазам.

Еще я украдкой пялился на русских бойчиков^[2] в черных штанах и мокасинах. Впервые я увидел их в их собственном натуральном окружении. От бойчиков исходило бандитское спокойствие, но было видно, что достаточно секунды, импульса, половинки импульса, чтобы они мигом встали на дыбы. Я это чувствовал. Они стояли, харкали под ноги и что-то оговаривали вполголоса, стреляя по сторонам белками глаз.

А маршрутками были старые «мерседесы спринтеры», «фиаты дукато» или же «фольксвагены транспортеры». Они были ну прямо как тяговые волы: здоровенные, запыленные, широко расползшиеся от вечной перегрузки. У некоторых на боках было чего-то написано по-немецки: то KREUZBERG KEBAB MUSTAFA, то WURST UND SCHINKEN GmBH. Выглядели автобусики так, словно их продали в ясырь. Похоже, они давно забыли о своей давней, счастливой жизни на Западе, о ровненьких шоссе и автоматических мойках, о гаражах и чистке обшивки мягкими ладонями. Здесь их запрягли в воловью пахоту в грязи и тяготах до самой смерти. Рабская судьбина. Их металлические кости должны были навечно впитаться в эту грязищу, но так ничего и не удобрить. «Мерседесам спринтерам» и «фольксвагенам транспортерам» уже не дано было увидеть вылизанный фатерланд, аллес ист ферлорен, аллес ист капут^[3]. И теперь вот стояли они, капутные, в этой желтой жарище, заливавшей западный краешек Украины.

Капот нашей маршрутки, на панели которой лежала картонка с надписью «ЛЬВIВ», была раскалена словно противень на старой плите. К нему невозможно было прикоснуться. Я поглощал всю эту новую реальность, сгустившуюся на жаре словно кисель.

Мы как-то всунули свои рюкзаки в багажную сетку и уселись сами. В разогретом, еще пустом интерьере танцевали пылинки. Пахло пластиком сидений, смазкой и бензином. Запах был приятный.

Предплечья водителя полностью были покрыты зелеными татуировками. Там была какая-то акула, какая-то сирена. Я высматривал, а есть ли там Ленин, но его не было. Хорошо еще, что имелась звезда. Он даже не пошевелился, пока всю маршрутку, от стенки до стенки и от пола до потолка, не заполнило розовое людское мясо в стираной хлопчатобумажной ткани. Только лишь тогда у него пошевелились мышцы под зелеными каракулями. Он врубил первую скорость, и маршрутка тронулась. Первую минуту казалось, что этот перегруженный раз в пять микроавтобус перевернется на размягченный асфальт, но через миг он удержал равновесие и каким-то чудом выкатился с майдана на шоссе.

Было жарко и душно, но окон открыть не разрешали. Как только я попробовал, тут же половина маршрутки развопилась на меня, чтобы я закрыл, а то всех их продует, и все умрут. На меня кричали бабули, вопили молодые парни в остроносых туфлях, пищали девоньки с повешенными на шеях мобилками, из которых было слышно жужжащее русское диско.

— Оставь, — сказал Гавран со скучающей миной знатока, — это ничего не даст. Здесь нельзя открывать окна. В автобусах, в поездах. Вот