Остановка в пустыне [Роальд Даль] (fb2) читать постранично, страница - 2

протяжении столь длинной дистанции. Но Освальду это удалось. Повествование, казалось, не теряло своей прелести и аромата, темп редко замедлялся, и почти без исключения каждая запись, независимо от того, длинной она была или короткой, независимо от самого предмета изложения, превращалась в увлекательную маленькую новеллу, цельную и законченную. И в самом конце, когда была прочитана последняя страница последнего тома, у вас оставалось ощущение, что дневник этот, возможно, самое великое автобиографическое повествование нашего времени. Если рассматривать его как хронику любовных похождений, то он, без сомнения, не имеет себе равных. В сравнении с ним «Мемуары Казаковы» читаются как приходская книга, а сам знаменитый любовник рядом с Освальдом выглядит недостаточно сексуальным.

Что же касается общественного мнения, то в этом Освальд был прав: публикация вызвала бы взрыв. Но он, безусловно, ошибался, думая, что взрывы всегда связаны с женщинами. А их мужья, униженные воробьи-рогоносцы? Рогоносец, стоит его разозлить, становится очень свирепой птицей, и тысячи и тысячи их поднимутся из кустов, если «Дневники Корнелиуса» без сокращений увидят свет при их жизни. Таким образом, о публикации, разумеется, не могло быть и речи.

А жаль. Очень жаль. Необходимо было что-то предпринять. В итоге я сел и перечитал дневники с начала до конца в надежде обнаружить хотя бы один законченный отрывок, который можно было бы опубликовать, не рискуя вовлечь и издателя, и себя самого в судебный процесс. К моей радости, я нашёл целых шесть таких отрывков и показал их адвокату. Он сказал, что они, может быть, и «безопасны», но гарантии он не даёт, и добавил, что «Эпизод в Синайской пустыне» ему кажется «безопаснее» пяти других.

Я решил начать именно с этого отрывка и без промедления его обнародовать после краткого предисловия. Если всё будет в порядке, тогда, быть может, я выпущу ещё два.

Синайский эпизод взят из последнего, XXVI тома и датирован 24 августа 1946 года. Дело в том, что это самая последняя запись последнего тома дневника, последнее, что написал Освальд, и у нас нет сведений о том, куда он отправился и что делал потом. Можно только догадываться. Сейчас вы познакомитесь с ней verbatum^[1], но сначала, чтобы было легче понять, о чём говорит и что делает Освальд в этой истории, разрешите мне немного рассказать вам о нём самом. Из множества исповедей и мнений, приведённых в двадцати восьми томах, его характер вырисовывается достаточно чётко.

Во время синайского эпизода Освальду Хендриксу Корнелиусу был пятьдесят один год и он, естественно, не был женат. «Боюсь, что я наделён или, можно сказать, обременён необычайно разборчивой натурой», — любил говорить он.

В чём-то это было действительно так, но в остальном, и особенно в том, что касается матримониальных дел, подобное утверждение идёт вразрез с истиной.

Настоящая причина, по которой Освальд отказывался жениться, заключалась в том, что он был способен сосредоточиться на одной женщине только до тех пор, пока не завоюет её. Когда он её добивался, то терял интерес и начинал озираться в поисках новой жертвы.

Нормальный мужчина вряд ли счёл бы это достаточной причиной для того, чтобы остаться холостяком, но Освальд не был нормальным мужчиной. Он даже не был нормальным приверженцем полигамии. Он был, честно говоря, таким беспутным и неисправимым бабником, что никакая невеста не выдержала бы с ним и нескольких дней, не говоря уже о целом медовом месяце, — хотя, видит Бог, находилось достаточно женщин, которые были не прочь попробовать.

Он был высок, строен и все манеры выдавали в нём эстета. У него был мягкий голос, обходительные манеры, и на первый взгляд он больше напоминал камергера королевы, чем прославленного ловеласа. Он никогда не говорил о своих амурных делах с другими мужчинами, и незнакомый человек, просидев с ним за беседой целый вечер, не уловил бы в ясных голубых глазах Освальда даже намёка на подвох. Что и говорить, у него был вид человека, которому заботливый отец охотно поручит проводить домой свою дочь.

Но стоило Освальду сесть возле женщины, женщины, которая вызывала его интерес, как выражение его глаз тут же менялось и в самом центре зрачков начинали медленно танцевать опасные искорки; затем он приступал к ней с разговором и говорил более свободно, умно и почти наверняка более остроумно, чем кто-либо до него. То был дар, особый талант, и когда Освальд желал им воспользоваться, то мог заставить слова обволакивать слушательницу всё плотнее, приводя её в состояние лёгкого гипноза.

Но женщин завораживали не только его сладкие речи и взгляд его томных очей. А ещё и его нос. (В XIV том Освальд с явным удовольствием включает послание некой дамы, где она описывает всё это с большими подробностями.) По-видимому, когда Освальд был на взводе, с краями его ноздрей начинало происходить нечто странное: они начинали трепетать, раздвигаться, приоткрывая целые области ярко-красной