Постигая искусство прощения... [Оксана Валентиновна Аболина] (fb2) читать постранично, страница - 3

следующим, потом третьим, аккуратно их складываю рядом друг с другом. Я надеюсь перенести их к приезду отца и порадовать его, мои усилия должны на какое-то время уберечь меня от вспышек его недовольства и непредсказуемого гнева. Когда я подымаю пятый кирпич, меня окликает молодая соседка. Спрашивает, не соглашусь ли я, если она поможет мне, и, не дожидаясь ответа, начинает перекидывать кирпичи через забор. Я в ужасе. Я думаю о том, сколько их расколется при таком виде транспортировки и что мне за это будет. Второе, что меня беспокоит — это то, что перекидываемые кирпичи ложатся в полнейшем хаосе, ни о каких рядах, в которые я надеялась их сложить, не может быть и речи. Я робко пытаюсь возразить соседке, но она знай делает свое дело, не слушая меня. Я твердолобо продолжаю таскать кирпичи своим макаром. Постепенно к соседке присоединяются другие жильцы округи. Вскоре вся улица помогает ей. К приезду моего отца площадка за воротами остается чиста. Соседи давно разошлись. Лишь я грустно сижу на горе кирпичей, смотрю на некоторые из них, развалившиеся пополам, на валяющиеся вокруг оранжевые осколки и жду нахлобучки.

Когда отец появляется, он, на удивление мне, оказывается необычайно доволен, сердце мое переполнено страхом и радостью одновременно — мне удалось-таки ему угодить. Но, к моему великому ужасу, он сгружает еще одну машину кирпичей. Я тихо ретируюсь под стол на кухне.

Восьмое воспоминание. Четыре года.

В этом мире есть только одна защита — мама. Когда она рядом, все становится умиротворяющим и спокойным. Больше всего на свете я боюсь, что однажды ее не станет. Как не стало в этом году одной из наших соседок по коммуналке. Если мамы не будет, мне придется остаться с отцом. Один на один. Этот кошмар я воображаю себе каждый Божий день. И цепляюсь за единственного человека, которого люблю. У меня плохая память на лица и голоса. И я стараюсь впитать маму в себя, сфотографировать сознанием немногие мгновения, когда она рядом. Я надеюсь, что они отпечатаются на всю мою жизнь. И защитят в будущем, которого я боюсь.

Мы приходим в детский сад. Я медленно раздеваюсь, невероятно копаюсь, оттягивая момент расставания, обнимаю на прощание маму, потом, соблюдая ежедневный ритуал, двигаюсь в сторону игровой, пятясь задом по коридору, машу маме рукой. Оп!!! Вот тут происходит что-то непредвиденное, страшное и обидное. Я не сразу понимаю что именно. Просто я спотыкаюсь обо что-то, плюхаюсь назад и оказываюсь мокрой. Ну, в общем, в той области, где это должно быть постыдно — юбки, колготки — все в воде. Меня угораздило упасть в оставленное нянечкой ведро. После получаса позора и дикого рева — момент наслаждения, мама забирает меня домой переодеться. А потом — в качестве моральной компенсации — с собой на работу.

Однако, не каждое утро выглядит таким образом. Обычно я все-таки добираюсь до игровой, раскрываю принесенную с собой книгу, сажусь на стул у входа, читаю и жду, когда же мама вернется за мной. Днем нас выводят на прогулку. Я сижу в стороне от всех на скамейке, радуя воспитателей тем, что у них есть хоть один спокойный ребенок. Ко мне подсаживается человек.

— Хочешь конфету? — спрашивает он. Он мне нравится, у него добрые глаза, но я помню одно из самых строгих НИЗЗЯ. Нельзя брать конфеты у чужих. Я мотаю головой из стороны в сторону.

— Как тебя зовут? — продолжает вопрошать человек. Я диким волчком исподлобья смотрю на него и молчу. Нельзя разговаривать с чужими.

— Где ты живешь? — не отстает змей-искуситель. Я не выдерживаю, горько вздыхаю и сообщаю:

— Эх, тяжело живу, — очень долго, говорят, я путала эти два понятия «где» и «как».

Девятое воспоминание. Четыре с половиной года.

Мы по-страшному разругались с Янкой накануне в субботу. Я ей доказывала, что у нее нет мамы, что мама — она только моя, а ее — Янкина — живет в зеркале. В ответ Янка высказала все, что думает о маленьких подлых эгоистичных чудовищах. Ссорились мы до маминого прихода, но и тогда, когда страсти улеглись, мы весь вечер сердились друг на друга. Когда я уже лежала в постели, приехал отец.

Этой ночью мне было невмоготу — что-то мучало меня, чего не было никогда раньше, я часто просыпалась и старалась побыстрее заснуть снова. И только под утро крепкий сон сморил меня.

Вот и воскресенье. Солнце бьет из окна в глаза. Дико болит голова. Я тихо подглядываю из-за закрытых век. Дома никого нет, кроме отца. Остается только одно — притворяться дальше, что сплю. Лежать, еле дыша, не ворочаясь, становится все тяжелее. Боль становится невыносимой. Начинает тошнить. Я встаю, быстро здоровкаюсь и ползу в туалет, где меня от души выворачивает наизнанку. Возвращаюсь в комнату и вновь ложусь. Через некоторое время волна тошноты опять нападает на меня. Приходится во второй раз вставать и идти в туалет. Снова лечь мне отец не дает, удосужившись обратить на меня внимание.

— Уже час дня, — говорит он. — Хватит валять дурака. Садись за стол.

Чего мне сейчас меньше