День перед возвращением [Ольга Боочи] (fb2) читать постранично, страница - 2

Егорович посмотрел ей вслед, машинально и без интереса, словно проверяя, жив ли ещё. Женщина была молодая и некрасивая. С крашеными волосами, похожими на желтую, с жесткими волокнами, промышленную вату; конечно же, в шерстяных носках и галошах. Женщина прошла по улице и скрылась в переулке, и снова вокруг не было никого.

Обойдя площадь, Андрей Егорович вошёл в разорённый неубранный сквер. Рыхлый снег лежал здесь на опавшей прелой листве, пахло сыростью, перегноем и лесом, запах только усилился в морозном посвежевшем воздухе.

Похмельная утомлённость, расходившаяся по телу волнами, снова накатила вдруг, и Андрей Егорович опустился на одну из отсыревших скамеек. Порывы ветра пробирались под одежду, но оцепенение было сильнее, и Андрей Егорович лишь хохлился, втягивая беззащитную голову в плечи, пряча окоченевшие руки глубже в карманы.

Напротив автостанции высилась колокольня обветшалой, но всё ещё действующей церкви. Хозяйственный магазин на другой стороне площади, с час, как был закрыт. Продовольственный работал. Рядом со входом, тихо жужжа, горел фонарь, бледно-жёлтый, ещё не взявший силы, почти незаметный в сини наступающего вечера. В луче света, что падал от него на землю, искрились мелкие и колкие снежинки. Прогоны кривых улиц начинали тонуть в сумерках.

Из переулка на свет высыпала компания малолеток, все шумные и, кажется, изрядно надрызгавшиеся. Ещё толком не разглядев, Андрей Егорович уже узнал среди них, в одной из девочек, Ленку, дочь.

Лица пацанов, - кое-кто был явно постарше, - красные, обветренные, пьяные. Гогот далеко разносился по притихшей площади. Тревожный смех, полный неявной, ненаправленной, рассеянной угрозы. Девичий смех резкий и высокий. У дочери - ноги в колготках над разношенными ботами, тулуп какой-то. Он такого у неё не помнил. Лицо тоже замерзшее и тоже обветренное.

Бросилась в глаза её маленькая, словно сморщенная от мороза, голова и, кажущиеся толстыми, ноги.

Как раз тот самый неприятный возраст, когда вдруг становится неловко и стыдно в их присутствии. В последнее время, живя дома, он старался и не смотреть в сторону дочери, но дом был слишком, удушающе, тесен, и всё, что происходило, происходило у него на глазах.

Ленка смеялась громко и напоказ, пьяным, неприятным смехом, и её красное, схваченное морозом лицо готово было растрескаться. Рассеянная угроза в выкриках и хохоте парней, казалось, крепла, и искала выхода.

Андрей Егорович всё острее чувствовал стыд, бессильный, и от того – злобу, за своё дряхлеющее тело, свои сточенные, выпавшие клыки, за свой инстинктивный страх перед этой толпой молодых парней, и ужас перед этими беспризорными, жалкими девчонками.

Не поднимая головы, не оглядываясь, Андрей Егорович встал и пошёл прочь. Оглянулся только дойдя до угла. Не хотел оборачиваться, но всё-таки обернулся. На освещенном истоптанном пятачке под фонарём никого не было, только дверь магазина дрожала. Едва приметно розовела оштукатуренная стена, ловя, казалось, на себе отблески догорающего заката. Андрей Егорович невольно поднял глаза, ища в просветах между домами источник света, закатное солнце. Но небо уже погасло, и в проулке за его спиной было непроглядно темно.

                                                                -----

Почти на ощупь он прошел до конца проулка, споткнулся о поваленный забор и свернул во двор, на ощупь нашел крыльцо, нащупал щеколду, заменявшую дверную ручку, и потянул  за неё. Вошел в холодные, пропахшие кислым сени.

Дверь была не заперта.

На кровати Андрея Егоровича лежал Василий, хозяин дома, громко и судорожно всхрапывая во сне. Если бы не эти всхрапы, в комнате, погрузившейся в сумерки, его можно было принять за мертвеца – так страшно синело в темной щетине его одутловатое лицо, так чернел провал раскрытого рта, такими птичьими и окостеневшими казались сложенные руки.

В избе было пусто, в одном углу стена была сырая, в застарелых подтёках. У двери в ряд выстроились пустые бутылки, начавшие покрываться пылью. Выносить их Андрею Егоровичу казалось стыдным.

На дверце шкафа, на вешалке, чужеродно белела рубашка приготовленного к завтрашнему утру костюма.

Василий храпел и пьяно бормотал во сне. Будить его сейчас не было никакого проку, но других мест для лежания, кроме его кровати, в комнате не имелось.

Андрей Егорович, брезгливо накинув покрывало на койку Василия, скинул ботинки и вытянулся поверх покрывала.

Василий был почти бессловесным мужиком, он начинал бурно и невнятно, размахивая руками, бормотать только в очень сильном подпитии. Впрочем, такое на памяти Андрея Егоровича случилось только однажды.

Раз в несколько дней Василий подходил, стыдливо присаживался на край кровати Андрея Егоровича, долго потирал руки или елозил ими по лоснящимся на коленях штанинам, и наконец, спрашивал: «У тебя будет чё?..»

Сам Андрей Егорович пил без охоты, тяжело забывался, наутро мучился похмельем, но пил упорно, отчаянно.

Так