Чужие деньги [Фридрих Евсеевич Незнанский] (fb2) читать постранично, страница - 3

равно за город — зализывать раны в одиночестве, проваливаться в сугробы, по-буддистски созерцать голые черные ветви, склоненные под пышными шапками. Какая же это роскошь — русский снег…

Питер еще бормотал под нос что-то о снеге, когда зазвонил телефон в дальнем углу комнаты. Звонок словно пробудил его, сделал очертания окружающих предметов резкими, до предела обострил восприятие, и Питер отчетливо увидел доказательство того, что квартиру без него кто-то посещал. Доказательство валялось на полпути между компьютерным столом и кушеткой и выглядело невинно, как, в общем, и положено выглядеть заурядному бытовому предмету. Однако, несмотря на его мнимую заурядность, Питер отдавал себе отчет, что такого предмета в доме не было. И даже если допустить, что он завалялся где-то в подсобке, Питер не извлекал его на свет. Ни сегодня утром, ни накануне.

Телефон продолжал звонить. Надо взять трубку. Лежащий на полу предмет приковывал Питера к месту. Он еще успеет поразмыслить об этом предмете. Телефон разрывался от звона. Питер встал, чувствуя себя, как столетнее дерево, которое с корнями вырывают из земли. Никто не живет вечно. Питер улыбнулся и снял трубку.

— Я люблю тебя, — услышал он единственный в мире голос, который не ожидал больше услышать никогда, и успел расцвести, и восторжествовать, и краем, ненужно, подумать о ключах и замках, а может быть, и замках, до того как любимый голос свернулся в плотный огненный шар и ударил ему в ухо, разнося голову, и осколки черепа оказались стеклянными, в полете они вызванивали «Jingle bells, jingle bells…», и Питер удивился тому, что слышит песенку, когда у него не осталось ни ушей, ни головы, а звон нарастал до физической нестерпимости, сливаясь с предсмертным (да, теперь ясно, предсмертным) звонком телефона, и Питер постарался припомнить «Отче наш» и по ниточке этих вечных слов, затверженных во младенчестве, начал карабкаться куда-то ввысь…

2

Ноябрь — самый мрачный месяц в году. Время присутствия солнца над линией горизонту стремится ужаться до минимума, красные и желтые листья облетели, черное безобразие сучковатых деревьев, грязного асфальта и пасмурных сумерек, занимающих весь день и без четкой границы перетекающих в ночь, не смягчается даже снежной белизной. Возможно, в том, что расправившаяся с социализмом Россия сохранила в наследство обычай празднования седьмого ноября, есть заслуга погодных условий: отбросив идеологию, которую символизировали красные знамена, люди пожалели об их цвете — цвете необлетевших осенних листьев. А если проще, на излете затянувшейся осени хочется праздника, хочется яркого, пусть электрического, света, дружеских сборищ… хочется застолья, наконец!

Идя по коридору Генеральной прокуратуры, вызванный к заместителю генерального прокурора Константину Меркулову, следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий с удовольствием вспоминал недавний праздник. В День примирения и согласия — так, кажется, его приказано величать? — семья Турецких проявила полное согласие: надо идти в гости! Даже Нинка, все свободное время проводившая со студенческими друзьями, не стала возражать против того, чтобы пойти к Грязновым, где огоньки люстры радужно отражаются в хрустальных затейливых бокалах, на белой скатерти испускают сдобный пар изделия неподражаемого кулинарного таланта Нины Галактионовны, где их ждут все свои. Особенно ждал Слава Грязнов. Седьмого ноября он любил побеседовать о судьбах погибшего советского государства, сопровождая размышления хорошим вином. В данном случае красным, потому что именно оно преобладало на столе: наверное, Нина Галактионовна решила, что к ее кулинарным изыскам особенно подойдет красное. Вячеслав Иванович в таких вопросах жене повиновался. Как, впрочем, и во многих других.

— Ведь мы, Санек, жили, как в детских яслях, — доказывал Слава. — Нам долдонили про борьбу трудящихся за свои права, про нищету, безграмотность, а мы ничему не верили. Ну, может, верили, но мимо ушей пропускали. Мы ведь не видели этого ничего! А теперь, когда каждый день сталкиваешься и с нищими, и с безработными, и с беспризорниками, которые шляются по улицам, вместо того чтобы учиться, начинаешь на некоторые вещи смотреть свежим взглядом. Ведь не случайно народ большевиков приветствовал, не потому, что он якобы с ума сошел!

— Революции, — возражал Турецкий, — делаются для того, чтобы жить лучше, а завершаются длинными муторными объяснениями, почему жить стало хуже. Короче, Слава, революции всегда несут новое угнетение.

— Но ведь угнетения и раньше было полно! И против него всегда боролись. Дай-ка я тебе прочитаю украинскую песню про одного народного мстителя…

Ну, если начистоту, выпил генерал Грязнов изрядно… Иначе, комментируя идеи борьбы бедняков против угнетателей, не достал бы сборник украинских песен, приобретенный в Каменец-Подольске во время недавнего поиска картин гениального авангардиста Бруно Шермана