Энергия отчаяния (главы из романа) [Пьер Буль] (fb2) читать постранично, страница - 4

железных прутьев, точно в тюрьме. Сквозь нее нетронутые развалины старой фермы и новые постройки смотрелись одинаково тоскливо. От уродливых руин фермы тянуло гнилью. Два огромных корпуса походили на громадные железобетонные блоки, серые и угрюмые, как и стена ограды, с длинной чередой узких зарешеченных окон. Старик ничуть не преувеличивал: то, что открылось моему взору, являло собой подобие тюрьмы или крепости — обитель скорби и жути.

Мне стало жалко детей, оказавшихся в столь безотрадном месте. У ребятишек, может, и вправду не все в порядке с психикой, к собственному удивлению, рассуждал я шепотом, но только безумный мог заточить их в эту злосчастную дыру, где ни о каком восстановлении душевного здоровья нечего и думать.

Здешняя среда и на меня действовала подавляюще — некоторое время я стоял перед решеткой в полной нерешительности. И тут из чрева главных корпусов послышался странный гул, от которого мне сделалось не по себе. Он был похож на жалобный, полный горького отчаяния стон. Я прислушался. Нет, ошибки быть не могло. Время от времени непонятный шум заглушался пронзительным воем, подобным воплю человека, охваченного нестерпимой болью.

Потом все стихло, однако через мгновение-другое я услыхал сильные удары — раз, два, три… будто кто-то нещадно колотил в стену. Старик и тут был прав.

Я взял себя в руки и надавил на кнопку — мне показалось, что это звонок, но раздался протяжно-заунывный вой сирены, она ревела отовсюду — из парка, из больничных корпусов, пристроек, словно предвещая неминуемую беду.

Испытанию нескончаемым ревом сирены подверглись не только мои нервы. В сгустившихся сумерках я разглядел группу из четырех или пяти мальчиков, гулявших в парке. «Парк», в устах старика это звучало как насмешка. Ни газона, ни единого цветочка, лишь колючие кусты да крапива. Малыши двигались медленно и безмолвно, точно тени. Я заметил, что они подскочили на месте, встревоженные сиреной. Украдкой поглядели в сторону решетки — в глазах я прочел страх. Вымученно улыбнувшись, я приветливо махнул рукой, но они тотчас развернулись и быстро направились к одному из корпусов. Им всем было лет по тринадцать-четырнадцать.

Когда сирена наконец стихла, из сторожевой будки возник охранник или привратник и вежливо спросил, что мне угодно. Я поведал ему про поломку в машине, а поскольку надвигалась ночь и до ближайшей деревни было далековато, попросился переночевать. Мне сгодится любая койка, сказал я ему, или, на худой конец, обычное кресло.

Смерив меня суровым взглядом, он все же уступил моим настоятельным просьбам и сказал, что надо известить начальство. Осмотрев решетку и удостоверившись, что она наглухо заперта, он скрылся в домике неподалеку от больничных корпусов, а я так и остался стоять за оградой.

Он долго не возвращался, и у меня было время осмотреть пустынный парк и корпуса больницы, в сумерках выглядевшие ничуть не привлекательнее, чем днем. Когда же в парке решились наконец зажечь свет, я подумал, что в кромешной тьме было куда спокойнее: тут и там вдруг вспыхнули слабые огоньки, и в их мерцании по стенам поползли тени от кустов, похожие на пляшущие призраки.

У меня появилось смутное ощущение, что все здесь, начиная от выбора самого места до строительства и оборудования корпусов, было тщательно продумано: убийственная обстановка тревоги и страха — вот что было нужно профессору.

Я уже начал опасаться, что про меня забыли, как вдруг появился охранник и с ним какая-то женщина. Женщина распорядилась открыть решетку, и по ее властному тону я понял, что она не иначе, как сама «докторша», заместительница заведующего психушкой.

Действительно, это была она.

— Доктор Марта, врач-психиатр. Прошу прощения, что заставила вас так долго ждать за воротами. Были неотложные дела.

— Анри Венсен, журналист, — в свою очередь отрекомендовался я. — Нет, доктор, это вы должны извинить меня за неожиданное вторжение, но обстоятельства…

— Знаю. В нашем заведении не жалуют гостей. Не обижайтесь. Это плохо сказывается на пациентах, к тому же общение с ними не на пользу и гостям: ведь далеко не всякий чувствует себя легко в психиатрической больнице. Но ваш случай особый — мы не можем оставить вас ночью на холоде. Я говорила с профессором Трувером — он согласен вас принять. Однако мы заранее приносим извинения, если ваш покой время от времени будут нарушать необычные звуки…

— Уже слышал, — невольно вырвалось у меня.

— Это часть нашей повседневной работы, хотя я понимаю, постороннему нелегко привыкнуть к такому.

Пока доктор Марта говорила, я внимательно ее разглядывал. Явно не француженка. Безупречная речь, но сильный немецкий акцент. На вид лет сорок, нескладная фигура, улыбка, придающая некоторую миловидность невзрачному лицу. Голос ее звучал несколько равнодушно, но мне показалось, что мое появление не было для нее нежелательным — она, видно, подумала, что я привнесу хоть какое-то разнообразие в их жизнь.