Крушение антенны [Николай Огнев] (fb2) читать постранично, страница - 2

сталбыть, где же полукрест, Малина Иваныч, — робко зашептала Пыхтелка. — Про полукрест ощо не слыхано.

— Ощо-ощо! Крест — видала?

— Ды… госссподи ж, батюшка, царица небесная… ды… неужли ж нет?

— А леший тебя знает, может и ты с нечистым спуталась. Где крест, покажи.

В стороне загрохотала безотцовщина, держалась отдельно, кучкой, — Малину Иваныча все же побаивались: председатель.

— Хи-хи-хи.

— Хррры… х. Пыхтелка крест показывать будет.

— Ррробя, не зевай, вылупливай зенки.

— Ну, вы, цыть, — огрызнулся Малина Иваныч. — Што, всамделе: человек помирает, а они в смехи.

— Во-отын, батюшка, трисвятая богородица, — закрестилась Пыхтелка на дальнюю церковь в селе. — Во-отын, спаситель наш, спасе-Христе-боже.

— Стало, ты крест знаешь, — подтвердил Малина Иваныч. — Так. Ну, а там, гляди, что?

И пхнул рукой в сторону колонии, горбачевской дачи. Дача запуталась в лесах, в оврагах, словно паутиной ее оплело кружевом осинника и темными пятнами елей. Из Кучевки виднелась только крыша, — зеленая, острая, а за крышей впивалась в небо тонкой и хрупкой буквой Т — радио-мачта, антенна.

— Ну, и штож такоя таперь будет, родненький? — зашептала Пыхтелка, ето таперь к чяму жа?

— К чяму жа, к чяму жа! Это и есть полукрест, — хмуро ответил Малина Иваныч. — Противоцерковная вещь.

— Дык, ведь, там телеграф, — робко сказали в стороне. — Мачта телеграфная ето.

— Уч-чоны больно стали, — брякнул небрежной издевкой председатель. Неш телеграф такой бывает? Неш не видал на чугунке? Мне и в городу сказывали: телеграф. Да толькя это не телеграф! К телеграфу полагается проволока. А игде она? Нукася? Противоцерковная вещь это… в обще-государственном масштабе.

— Сказывали, будто без проволоки действовает.

— Думаешь, — бога отменили, так и проволоку отменили, — со злобой огрызнулся Малина Иваныч. — Ма-лина вам, безотцовщине: знай, отменяй, боле никаких!

— Гли-кось, никак Марфутка Сергеичева из колонии идет.

— Она и есть.

— А ты ее спроси. Нябось, знает.

А Марфутка — колдунова внучка. Отца в германскую войну ухрокали, мать умерла от стрекучего волоса, вот Марфутка и попала в колонию на воспитание. Четыре года уж в колонии живет, — по-немецки да по-собачьи лопотать может, про жаркие страны рассказывать умеет; известно: — в колонии делу не обучают, а все пустякам. В церковь их, конечно, не водят, такой декрет есть: называется отделение церквы от государства, но про бога Марфутка помалкивает.

— Нехорошо. Чать, она к деду.

— Шшшшши!

— Марфутка! Ма-арфутк!

— Тише, ты, лешай! Неш не знаешь, опрошлый раз приходила, дык не велела Марфуткой звать. Зови ее Марочкой.

— Ма-арочкой. Хррры…

— По-советски.

А Марфутка, — да какая она Марфутка, когда Мара, — шла, усупившись в землю, — не сметь меня трогать, не сметь на меня глядеть, не сметь про меня шушукаться; что это, на самом деле; только в колонии чувствуешь себя человеком, а на деревню хоть не показывайся; сейчас и "Марфутка", и "опосля", и "докелева", и словно ты не человек, а замызганная белобрысая девчонка, да вдобавок колдунова внучка; поэтому тому, кто Мару любит,

а это — Коля Черный,

провожать Мару на деревню строго запрещено.

У крылечка расступились, пропустили. Мара вошла в избу, сморщила нос от воздуха, сказала:

— Бонжур. Это по-французски здравствуйте. Дедушка, вы не грустите. Я вам от Шкраба лекарство принесла.

Вынула бутылочку с темной водой; в избу, нагибаясь, шагнул Малина Иваныч.

Сергеичев глядел на внучку, а видел другое, страшное. Ноги в холстинных гультиках напружились, раскарячились еще больше, — вот, вот, сейчас лопнут и потечет вода. Руки стали ручищами, пальцы коричневыми корешками впились в пестрядину. Малина Иваныч слюняво глянул на Мару, сказал:

— А с парнями гулять — вас тоже в колонии учат? Житье ваше, вижу, малина. Дед помирает, а она по-хранцузски.

Сергеичев потянулся, враз подпрыгнули раскаряченные, как у битой лягушки, ноги, выпрямились. Рот блеснул смертной улыбкой, рука колотнулась и затихла. В углу затикал будильник, старуха за печкой плакала, изредка икая.

Малина Иваныч взял Сергеичева за руку, подержал, отпустил. Перекрестился, нерешительно сказал:

— Помер, должно…

— Нет пульса? — глотая слезы, спросила Мара.

Грикуха шагнул вперед, стал на колени, засопел:

— Про мерина-то, про мерина-а-а…

— Ну, и парень у вас, малина, — надгробным шопотом председатель, Отец помер, а он про мерина! Насть, а Насть, — зови прибирать, што ль… Это он про какого мерина, ась?

— Мерину, грит, в обиду себя не дава-ай, — глупым голосом затянул Грикуха. — Мерин, он, грит, умней тебя-ааа…

Малина Иваныч вышел в сенцы, шагнул на крылечко, и — строго:

— Наро-од! Помер Сергеичев-то наш!

Снял шапку, перекрестился. Пыхтелка змеей скользнула в избу.

Безотцовщина враждебно посторонилась, когда председатель прошагал домой. Кто-то пустил:

— Как он таперь, без сердечного дружка? Таперь черти