Моя военная пора [Георгий Мокеевич Марков] (fb2) читать постранично, страница - 3

Советского государства. Он был опален огнем схваток с белогвардейцами, ушедшими за кордон, но долго не оставлявшими своих надежд на возврат на землю Родины, отринувшую их.

Третий брат мальчишкой в шестнадцать лет добровольно вступил в Красную Армию. Сын таежника, и сам уже познавший первые трудовые заботы жителя тайги, он вдруг обнаружил горячий интерес к технике. В военных мастерских, а потом в авиационных частях он прошел хорошую школу товарищества и слесарно-токарного ремесла.

В эти годы я еще был мал, и события жизни не захватывали меня, донося в нашу избу, стоявшую за деревней, лишь отсвет далеких гроз войны и всплески мирных зарниц.

Но вот подошло и мое время.

На призыв я пошел с твердым намерением стать военным моряком. В те дни поднималась слава молодого Тихоокеанского флота, и кое-кто из моих товарищей, что были возрастом постарше, уже носили флотскую форму.

Комиссия из военных врачей в белых халатах доброжелательно отнеслась к моему желанию. Но именно почему-то после этого врачи долго и тщательно выстукивали, выслушивали, высматривали меня… Я понимал, что чем-то не подхожу морскому флоту.

— Объем груди у тебя мал. Мальчишка ты. Пойдешь в саперы, — беспрекословным тоном сказал один военный.

И стал я сапером — бойцом отдельной саперной роты 73-й стрелковой дивизии и отслужил положенное время.

Уходил на «гражданку» с чувством, что ухожу ненадолго. Тревожно было на наших дальневосточных рубежах. Японские самолеты систематически нарушали границы нашего воздушного пространства, наземные подразделения то и дело вторгались на советскую землю. Еще более нагло вели себя японские самураи в отношении нашего доброго друга и верного соратника — Монгольской Народной Республики.

Сгущались тучи и на Западе. Фашизм все решительнее и безапелляционнее заявлял о своих претензиях то к одной стране, то к другой. Не скрывалась и главная цель — покорить весь мир, подчинить его интересам германского империализма.

Наш народ видел, что правительство прилагает все усилия к тому, чтобы продлить мирную жизнь, укрепить экономику государства, перевооружить армию и флот. Но многие понимали, что одного лишь нашего желания мало. Война неотвратимо надвигалась.

В начале лета 1941 года я приехал в деревню к родителям, и первое, что услышал от матери.

— Быть, сынок, большой беде, — сказала она.

Я подумал, что, может быть, в дороге пропустил какие-то важные новости, и потому спросил ее:

— А что произошло, мама? Какие-нибудь сообщения поступили?

— Приметы, сынок. Все совпадает с четырнадцатым годом. Закаты кровавые, солнце в кровь садится. Сам посмотришь! Черемуха второй раз зацвела. А тут вчера выхожу утром на крыльцо и вижу прямо какое-то светопреставление: кукушки, штук тридцать, уселись на изгородь огорода и кукуют, кукуют истошно. Пошла я к Бакулихе (это девяностолетняя старуха, человек большой мудрости и практического ума), та послушала меня и говорит: «Не у одной тебя, Дуня, побывали они, негодные. Вон у Новоселовых и у Ивана Ермохина на крышах домов куковали. Быть, Дунюшка, беде, быть! Чует земля-природа недоброе!»

Мать говорила озабоченно и вполне трезво, убежденно, без какого-либо оттенка суеверного исступления.

Не помню, как я отозвался на рассказ матери. Вполне допускаю, что этак скептически улыбнулся наивной вере в приметы и предсказания земли-природы.

Но не прожил я в деревне и десяти дней, как грянула война, Великая Отечественная война с фашизмом.

Первыми в ряды Красной Армии влились мы — четверо братьев. А вслед за нами поднялись, как юный подлесок в тайге, еще одиннадцать парней и девок из нашей родовы.

Поднялись одни — по призыву, другие — не дожидаясь призыва, по зову сердца. И каждый прошел свой путь. Кому было суждено выжить — выжили, кому пасть в битве — пали.

Живые сами о себе рассказывают, а о погибших поют свои нескончаемые песни деревья, посаженные в память о них в палисаднике, под окнами школы родного села.

2

13 декабря 1942 года

Странно, но это может быть: ночные бдения над газетной полосой, ночевки в тесных землянках солдат, тряские бессчетные поездки на попутных грузовиках и подводах по степным гарнизонам, жуткие леденящие дыхание морозы и зной, от которого жухло виснет лист на тополях, пестрые от песка и снега улицы Читы, комната со сводами, похожая на монастырскую келью, крутые чаи в голубом чайнике — все, все уйдет в прошлое и станет историей.

Возможно, тогда, при воспоминании обо всем этом, что-то откроется трогательное и дорогое.

Война вошла в быт. Думаю, как будет после нее? Что будет поражающим в жизни? Силюсь представить, но трудно. Война заполнила все поры бытия.

Посещают какие-то «толчки», когда вдруг начинаешь думать художественно.

«Байкальская повесть». Девушка Настя. Она неуравновешенна. Появляется столь же неожиданно, как и исчезает.

Возможно начать так: на рассвете у устья одной из трехсот тридцати трех рек,