Бессмертие [Иван Николаевич Меньшиков] (fb2) читать постранично, страница - 3

вглядываясь друг в друга. Брови Хойко покрылись потом.

«Волнуется», — улыбнулась Тоня.

— Знаешь, — сказала она, — ты умеешь говорить по-русски. Поедем со мной по чумам, а когда соберем ребятишек в школу, будешь вместе со мной готовиться в институт. Согласен? Ну, вот. А пока зови всех пастухов в гости. У меня чай попьем и радио послушаем.

Хойко утвердительно кивает головой и нарочито неторопливо выходит из палатки.

— Ой, сколько работы! — шепчет Тоня, и лицо ее становится задумчивым.

Двадцать пять дней пути до тундры она думала о своей будущей жизни. В Красном городе ей доверили тяжелую и поэтому, казалось Тоне, заманчивую работу — заведующей Красным чумом.

Три месяца по восемь часов в сутки она изучала на курсах красночумцев педагогику, ненецкий язык, радиотехнику и санитарию. Она подружилась с ненецкими девушками, и чувство большой гордости наполняло ее сейчас. Завтра она поедет по стойбищам собирать детишек. Тундровый совет поручил ей провести первичный учет. Она должна выучить за две недели до начала занятий с детьми пятьдесят ненецких слов.

Прижав щеку к прохладному целлулоидному оконцу, она смотрит на белесые холмы, покрытые полярной ивой. Неуверенный мягкий мрак ползет по снегам от горизонта, и бледные северные звезды становятся ярче. Темнота уже сгустилась в щелях оврагов. Курится поземка вокруг чумов, ероша и без того лохматых собак, свернувшихся калачами у нарт. Из соседнего чума выходит Явтысый. За ним тянутся женщины и дети.

— Проходите, — говорит Тоня, откидывая парусиновое полотнище, прикрывающее вход в палатку.

Хойко вновь подкладывает хворосту в каленку, и через минуту в палатке становится так жарко, что мужчины откидывают капюшоны малиц и торопливо садятся на пол.

— Радио будем слушать, — говорит Тоня, садясь к радиоприемнику и включая лампы накала.

Редкий поток звуков наполняет палатку до отказа. В свисте и речитативе азбуки Морзе еле-еле слышны затихающие слова цыганской песни.

Тоня ловит радиостанцию, и невидимый конферансье объявляет:

— Церетели сейчас исполнит…

«В Доме союзов, наверное», — думает Тоня, радуясь, что до Дома союзов далеко-далеко…

А Церетели тем временем поет песенку о нищем цыганском таборе. В песенке есть много несказанно грустного — бескрайние русские просторы, серые дороги, покрытые теплой пылью, маленькие березовые перелески, мокнущие под осенним дождем, и одинокие слезы девушки, потерявшей любимого…

Только Тоня легла спать, свернувшись под теплым байковым одеялом, как в оконце кто-то постучал. Тоня вздрогнула и повернулась к светлому квадратику.

— Можно? — услышала она голос своего проводника.

— Завтра, Хойко. Завтра обо всем поговорим.

— Нет. Надо сегодня, хабеня.

И не успела Тоня как следует подумать об этом, как в палатку вошел Хойко.

Лицо его было тревожным.

— Глупая, — сказал он, — ты боишься меня как мужчины? Не бойся. У меня уже есть невеста, и я к тебе приставать не буду. Не зажигай огонь, так лучше.

— При чем тут невеста? — испуганно спросила девушка.

— Когда мне было три года, мои родители уже высватали мне невесту. Ей было около двух лет. Они ей подарили залог: трех олешков, серебряное обручальное кольцо и алый венчальный платок. Теперь ей уже шестнадцать лет, и через два года мы поженимся. Я только не знаю, какая она. Мне ее не показывают.

— Ой, как интересно! — выпростав из-под одеяла руки, сказала Тоня. — А если ты в другую влюбишься?

— Я не знаю, что такое любовь, — сказал Хойко. — Если ты знаешь, что это такое, — расскажи. Мне нравится твой голос, и мне хорошо с тобой. Верно, ты — хороший человек!

Тоня смущенно посмотрела на Хойко, на его лицо, задумчиво-грустное.

— Это нельзя объяснить, Хойко, — сказала она. — Там, в Москве, далеко отсюда, у меня есть любимый парень. Звать его Костя. Он работает на фабрике. Мне с ним почти всегда бывает хорошо. Верно, это и есть любовь.

Тоня замолчала. Хойко сгорбившись сидел на ее чемодане и смотрел в оконце. Так хорошо было обоим молчать и каждому думать о своем.

— А знаешь, кто такой Васька Харьяг? — первым нарушил тишину Хойко. Голос его был уже тверд и спокоен.

Тоня поняла, что обидела его чем-то.

— Шаман, Хойко. Это вроде наших попов и знахарей.

— Это правда. Но его зовут Харьягом…

— Ну и что же?

— Харьяг — это на твоем языке, хабеня, — извилистая река, понимаешь?

— Нет, — растерянно пожала плечами девушка, — что ж из этого, что его зовут «Васька Извилистая река»?

— Его не прозвали прямой рекой, девушка. Утром он будет здесь, чтобы ты ездила только с ним. Понимаешь?

Тоня задумалась. На лбу ее собралась тонкая резкая складка.

— Так, — сказала она.

Хойко сурово улыбнулся и встал.

— Тогда мы едем с тобой, Хойко. Ты, наверное, очень хороший парень, понимаешь? Только не хмурься. Не люблю хмурых.

Хойко засмеялся и вышел из палатки. Через полчаса он