Мама и Тимофей. Дача [Анна Борисовна Сохрина] (fb2) читать постранично, страница - 2

свежей рыбки не могло быть и речи, если младенец высосал на десять грамм молока меньше, чем написано в книге Спока, или, упаси бог, не обмочил нужного количества пеленок.

Кот отощал. Канули безвозвратно теплые вечера у телевизора с нежным воркованием:

— Тиша мой ненаглядный. Тиша мой единственный…

Увы, единственным может быть только один. И эту жестокую, но правдивую истину Тимофей очень скоро почувствовал на собственной шкуре.

Кот загрустил и стал чаще ходить на улицу и даже бывать на помойках. Стояла осень. Мокрый и грязный, кот возвращался домой и как-то, воспользовавшись всеобщей неразберихой и хаосом, улегся спать в детскую кроватку. Наверное, его привлек острый интерес к счастливому сопернику и молочный запах, обычно идущий от младенцев.

Поднялся сильный крик — младенца обмыли марганцевым раствором, поменяли пеленки, а кота побили веником по морде.

Но этот грустный опыт не произвел на Тимофея должного впечатления — через два дня его опять обнаружили спящим в кроватке младенца. В этот раз крик и принятые меры были еще сильнее. Но и в третий раз кот, это черное безобразие, вместилище бацилл, микробов и инфекций, которые он вполне мог подхватить, болтаясь по помойкам, улегся рядом с новорожденным.

Вечером состоялся семейный совет, где было решено отдать Тимофея в хорошие руки. Разумеется, временно, пока не подрастет маленький, а затем, естественно, взять назад.

Хорошие руки нашлись в образе уборщицы с работы моего мужа. Та любезно согласилась подержать кота, так как в ее доме завелись мыши. Тимофея посадили в кожаную большую сумку, закрыли молнией и увезли.

Муж, возвращаясь с работы, регулярно рассказывал маме о состоянии здоровья кота и даже брал с собой кусочки рыбы, чтобы передать их уборщице. Так продолжалось около трех недель, а потом разразилась буря — кот пропал.

Мама рыдала, как сумасшедшая.

Никакие доводы, никакие уговоры, просьбы и увещевания не могли остановить этот поток слез.

Мама упрекала всех — меня, мужа и даже младенца в чудовищном эгоизме, в желании отнять у нее единственное и самое дорогое, к чему она привязана, лишить ее опоры в жизни. Она обвиняла нас в заранее продуманном и тщательно подготовленном заговоре, в отсутствии любви к животным, в нежелании считаться с чьими-либо интересами, кроме своих, в негуманности и, наконец, в желании сжить ее с собственной квартиры вслед за котом.

В доме пахло валерьянкой и валидолом. Ребенок лежал в мокрых пеленках, кровати не стелились, в раковине копилась грязная посуда.

Муж, не выдержав нервных нагрузок, взял отгул и ушел на поиски кота.

А мама все плакала и плакала.

Посовещавшись, мы решили пойти на хитрость — муж принес домой маленького черного котенка. Однако операция «замена» с грохотом провалилась, вызвав лишь новый приступ рыданий, а муж вместе с котенком был выставлен за порог.

В квартире царило военное положение. Для успокоения мамы срочно были вызваны дед и подруга юности.

А мама все плакала и плакала. Правда, уже потише…

На седьмые сутки, когда уговоры деда и воспоминания подруги юности начали потихоньку оказывать свое воздействие, муж вернулся с работы в неурочное время.

— Тимофей нашелся! — провозгласил он срывающимся от счастья голосом. — К уборщице пришел.

И тут моя мама поразила всех, произнеся фразу почти классическую:

— Нет уж, потерялся так потерялся… — сказала она и обвела нас непреклонным взглядом.

…Воистину, неисповедимы женские характеры.

Дача

— В пятницу мы поедем в Ропшу!

— Это уже не Ропша, а Гропша! Невозможно! Сделали из дачи трудовую колонию…

— Какая дача?! Это са-до-вод-ство. Совсем разные вещи!

— Да старики только благодаря этому садоводству и живы!

— Я не понимаю, мы что — живем с этого участка? Почему надо надрываться? Все засадили, к дому пройти невозможно. Дача — чтоб отдыхать. Гамак, лужайка и две березы…

— У кого в Ропше ты две березы видел? У Марьи Трофимовны каждый клочок земли засажен, у Евсей Степановича…

Пошло-поехало… Сколько себя помню: Ропша, Ропша… Надо тащить пудовые сумки в Ропшу, надо сажать картошку в Ропше, надо копать грядки в Ропше, надо поливать, удобрять, прореживать… И так все выходные — с весны по осень. И это называется дача!

И ведь добровольно обрекли себя на эту каторгу. Мама с бабушкой взяли участок от институтского профкома для меня. Мне был годик, я сидела в одной распашонке на маминых коленях и терзала сахарным, молочным зубом морковку первого ропшинского урожая. Так гласит семейное предание, запечатлевшее тот несравненный миг пожелтевшей от времени, йодистой фотографией.

Дед о садовом участке и слышать не хотел:

— Я, морской офицер, капитан первого ранга, буду огурцы разводить? Укроп сеять?

Хорошо представляю своего деда в гневе.

— Я, боевой офицер, с навозом возиться?!