Следуй за мной [Олег Геннадиевич Беломестных] (fb2) читать постранично, страница - 9

тихой волне в холодном тумане переплывали они, держась ближе к берегу. Легкая лодка шла торжественно и быстро по тяжелой озерной глади. Они не разговаривали, слышался лишь скрип уключин и плеск воды, разрезаемой веслами.

Белая монастырская башня показалась над туманом неожиданно, блеснув позолоченной главой и красивым крестом.

* * *

Ты долго сидел на поленнице возле домика рыбаков и смотрел на монастырь, пока туман не развеялся. В этот утренний час он казался красивым белым кораблем, приставшим к пустынному берегу. Ковчег спасения среди океана безнадежности.

Однако ограда монастыря показалась тебе слабенькой, так себе — заборчик из дровяного хлама. Можно ли спрятаться за ним от мира и стоит ли вообще идти туда?.. Но куда можно пойти еще? Тебя нигде не ждут.

Ты обошел забор до широких приоткрытых ворот. За входом открывалось просторное место, в центре которого возвышался храм, вблизи от него — белый двухэтажный корпус, по краю оставшейся площади располагались мелкие постройки, между которых бродили козы. Везде были видны следы строительства, лежали доски, кирпич, шиферные листы.

Ты подошел к одной из избушек, постучал в незапертую дверь — никто не ответил, в избушке было пусто. Так же — в другой.

Тогда ты неуверенно подошел к храму и заглянул в дверь. Вдоль стен тянулся ряд таинственных фигур и ликов святых. Слабо горели свечи, несколько человек склоняли головы и крестились. Никто не обернулся, только седой длиннобородый священник, крестя монахов, коротко обратил лицо в твою сторону и продолжил молитву.

Ты стоял и слушал. Звучавшие молитвы текли ручейком, сплетением старых, порою непонятных, слов. Иконный Божий лик смотрел в тебя спокойно и глубоко. Тревога отходила, как тьма от огонька свечи. И ты успокоился, как будто почувствовал рядом отца.

После богослужения священник, глядя прямо перед собой, вдруг подошел и взял твою руку, спросил имя и медленно повел к себе в избушку. Не сразу ты догадался, что священник плохо видел, может, был и совсем слеп. Но движения его были точны. Он налил в стакан чаю, подвинул его в твою сторону и молча смотрел поверх твоей головы.

Лицо священника было смугло и оживлялось умными морщинами, однако чувствовалось, что он не стар. Старцем делали его величественные серебряные струи бороды. Ты удивлялся его значительному молчанию и заговорил сам. Говорил долго, горячо; казалось, что священник знает о тебе все, и рассказ твой — только для тебя самого, как воспоминание и итог прошедших дней, да и всей предыдущей жизни.

Когда ты волновался, он клал на твою руку свою — теплую, с длинными чуткими пальцами, и тебе становилось спокойнее. Он все понимал, но чем мог помочь тебе? Спрятать здесь, в монастыре? Это невозможно, да и нет в этом смысла — ты не монах. Ты даже не крещен! Кто же ты, где быть тебе? Да — лисицы имеют норы, да — птицы небесные имеют гнезда, только тебе негде голову преклонить.

Но есть. Есть выход, и ты чувствовал это всегда. Священник лишь высказал то, о чем ты догадывался, к чему шел долгим, долгим путем. Ты должен вернуться туда, откуда так стремился убежать. Свобода, верно, не в просторах, покоряемых твоим шагом, не в уходе от людей, не в обладании властью над ними. Свобода — она в искренней речи к себе. В тихой молитве к вольному небу. В решительных мыслях о жертве любви. И не важно, что взгляду препятствуют крепкие стены, а собеседник — надзиратель.

Да, сейчас ты вспомнил: тебе десять лет, ночь, ты один в глухом переулке, млечное звездное небо над тобой. Тебя опять обидели, и ты, в который раз убежав из интерната, не хотел возвращаться туда. И вдруг, среди глухих заборов и мертвых домов, — ты впервые почувствовал страх одиночества и смерти. Ведь ты можешь умереть, никому тебя не жалко. Но для чего тогда эти звезды, это небо, зачем этот странный свет?.. Нет, нет! Смерти быть не может. Ее просто нет. Есть вечная жизнь, как эти вечные звезды. И есть Он, идущий рядом с тобой, потому что ты — часть Его.

* * *

Ты сидел на полу камеры штрафного изолятора, опершись спиной на дверь. Из разбитой губы сочилась соленая кровь, распухший глаз смотрел в зарешеченное окно. Сквозь него сиял слабый, ласковый свет неба и глядел острый глаз синицы. Трижды клюнув в стекло, желтая птица улетела в небо.

Теперь тебе хотелось жить. И ты уже знал, что для жизни новой должен умереть. Еще вчера (нет, уже вчера) ты умер.

Умер — и воскрес…