Леди-бомж [Дарья Истомина] (fb2) читать постранично, страница - 113

красной пыли, которая попала мне в глаза и на лицо. Я механически стала обтирать лоб и глаза ладонью и только тут поняла, что это липко и что это кровь. Те самые мелкие застывшие в воске капельки, о которых мне совсем недавно говорила Гаша.

Больше из того дня я ничего никогда не могла вспомнить.

Одно я знаю совершенно точно: в эти секунды я перестала быть молодой. Доброй я перестала быть тоже в эти секунды.

КОНЦЫ И НАЧАЛА

Как-то через полгода после того дня я везла Гришуню из Москвы на своем новом желтом «фиатике» на территорию. У парня появились проблемы с зубами, они росли вкривь и вкось, как у Ирки, и ему ставили пластинки. Снова был июнь, было жарко и душно, задумавшись, я гнала экипаж по трассе в одиночку — охраны я не признавала. Не знаю почему, но на территорию я не свернула, а проехала к мосту в сторону города, свернула по берегу и добралась до затона. Того самого, откуда я когда-то уволокла моего Гришку.

Он, конечно, ничего не помнил, но в затоне ему понравилось — здесь было много громадных ржавых металлических игрушек «Достоевский» почти совсем притонул, нижние палубы залило водой, но на верхнюю еще можно было пробраться. Мы и пробрались, он занялся какими-то гайками и болтами, вывинчивая их из люка, а я села возле мостика, закурила и задумалась — выходило так, что той прежней Лизаветы, что взошла на эту палубу всего год назад, больше нету.

И многого такого, что случилось со мной даже недавно, тоже больше никогда не будет.

Ни Ирки Гороховой, которая весной отыскала меня, пыталась наезжать и у которой я совершенно спокойно и деловито купила Гришку за тридцать пять тысяч долларов.

Ни Петьки Клецова, которого я в последний раз видела в подвале нашего загородного строения, когда он сидел, привязанный к стулу, с разбитым вдребезги лицом, и Чичерюкин выбивал из него то, что, когда мы прибыли с Сим-Симом в Питер, именно Петро позвонил по какому-то телефону, номер которого ему дал наш добрейший и милый Кен. И, по всему судя, и первый случаи тоже был его работой.

Если бы не я, Кузьма Михайлович добил бы Клецова. Я тоже была не без греха и слишком заигралась с Петюней. Так что, в конце концов, его просто вышвырнули с территории, он все еще жив и, кажется, работает на бензоколонке на въезде в город.

Официальное расследование по поводу Сим-Сима вспыхнуло лишь на миг, и вскоре было пригашено чьей-то умелой рукой.

Похоже, за всем этим стоял лучший дружок Туманских — Кенжетаев Но ничего доказать я бы не смогла. Да мне бы и не дали, о чем меня и предупредил совершенно сникший Чичерюкин.

Единственное, что было для Кена совершенно неприятной неожиданностью, то, что все, на что он рассчитывал наложить лапу, законно и официально было уже моим. Все, что я смогла сделать, — предложить «саксаулу» (или аксакалу) убираться ко всем чертям, вышибла его из совета директоров и прочих структур, в чем мне поспособствовали наши главные офисники.

Я сменила на территории всех, кроме Цоя, Чичерюкина и Элги. И даже отказалась от услуг Димки-телохрана. Самое смешное, что после смерти Туманского я уже ничего и никого не боялась Сим-Сима мы похоронили на том же холме, что и его жену.

Иногда я думаю, что, если бы не они, меня бы не было. И до сих пор для меня еще остается много загадок насчет Нины Викентьевны, Сим-Сима и их вместе. Чего-то я до сих пор не понимаю, не могу разглядеть. Они были первыми, и в них была совершенно бешеная энергия и напор. Что сейчас, когда все более или менее устаканивается, кажется просто странным.

А я? Что ж я? Я живу. И это уже очень много. Если не все.

Элга Карловна все еще при мне, и иногда мы устраиваем бабскую пирушку и надираемся без свидетелей до отключки. Ей это надо, мне, бывает, тоже.

Наш с дедом дом я пока у Щеколдинихи не отыграла. Но все идет к тому, что я не просто его отыграю, но вышибу ее из города навсегда.

* * *

Теперь у меня мощная команда. Большая Монета. И имя.

Загородная резиденция, новая квартира в Москве и отдельно — для Арины с Гришунькой. И кажется, все идет как надо.

Тогда откуда это дикое ощущение бесприютности? Ожидание каких-то новых поворотов? И странное чувство, что я не просто потеряла себя, наглую и бесшабашную, и почти полная уверенность в том, что лучшее мое время было тогда, когда я не знала, что есть, где спать, куда идти. Моей крышей было небо, и я с полным основанием могла именовать себя — бывшая девица и бомжиха Лизавета Басаргина.