Дикие лебеди [Кеннет Уайт] (fb2) читать постранично, страница - 3

культуре айнов есть что-то, неотвратимо привлекающее меня. Эти текучие белые узоры на темно-синем полотне. Доверительность в отношениях с рыбами, медведями, китами, гусями и лебедями. С костью и камнем...

Мне надо добраться до тех мест, чтобы лучше понять все это. Ну а пока — поскольку до сих пор я только смотрел вокруг и в невероятных объемах поглощал незнакомую информацию, не имея ни малейшего представления о настроении умов в Токио, — мне следовало встретиться и потолковать с каким-нибудь японцем.

Легкая дрожь

В Париже друзья назвали мне поэта, с которым я мог бы встретиться. Мы встретились в одном из кафе квартала Асакуза, который, как он сообщил мне, когда-то был центром культурной жизни города. Здесь было много театров кабуки, ресторанчиков, кафе, в их числе и “Камийя”, где назначили встречу мы и где прежде сиживали Нагаи Кафу и Танизаки Юнихиро, потягивая денки буран — “электрический коньяк”: смесь вермута, кюрасо, джина, вина и коньяка.

— Этот город — как губка, — сказал Кенжи. Сам он родился не в Токио, а в маленьком городке на севере, в префектуре Мияги. Переехал в Токио пятью годами ранее.

— Что вы думаете о сегодняшней Японии?

— Сегодняшняя Япония? Я ее не люблю. Мне нравится то, что французы называют “японизмом”. Несуществующая страна духа. Я хотел бы жить там. В этом я — вполне японец.

— А кто из писателей значим для вас? Я имею в виду современных.

— Никто.

— А в прошлом? В недавнем прошлом?

— Я встречался с Кавабатой. Он носил в душе печаль. Мисима... Я знал и его. У него было много комплексов. А потом — это был сноб. Со временем я предпочел им Танизаки. Для меня Танизаки и есть писатель номер один. Сасаме юки — “немного снега”. Сам я вроде Осаму Дазаи^[3]  — отчасти бесчеловечен.

— А писатели прошлого, Басе, например?

— Поэзия — сложная штука. Слишком много требует сердца и ума. Басе ушел далеко. Добрался до самого севера, до страны снегов. Такого сегодня никто не сделает. Мы живем в клетке.

— Чем должна пахнуть современная японская проза?

— Не знаю. Может быть, авамори.

— А это что такое?

— Японская водка.

— Вы сами пишете сейчас что-нибудь?

— Да, заканчиваю книгу.

— Как она будет называться?

— “Легкая дрожь не отпускает меня никогда”.

Улица за улицей

В течение нескольких последующих дней мы с Кенжи лихорадочно перемещались по Токио.

— Ты уже слышал о Денки-гаи?

Главная магистраль квартала Акихабара, прозванная “Электрическим городом”. Электрический рай. Или ад — в зависимости от предпочтений. Здесь — многоэтажные магазины, где продается все, от установок по поддержанию искусственного климата и холодильников на первом этаже до микроорганайзеров на последнем; голубые экраны видео, аудиосистемы из полированной стали и массивные черные колонки обступают посетителя, рискнувшего подняться снизу доверху. Здесь же за спиною гигантов ютятся маленькие лавчонки, где вперемешку собрано все, что только можно представить себе в мире электричества, в том числе и такие штучки, которые человеку вроде меня трудно даже вообразить. Весь квартал пронизан глухими звуками перебивающих друг друга ритмов и огнями пульсирующих им в такт разноцветных неоновых вывесок.

— Это мир завтрашнего дня, — говорит Кенжи.

— Бежим отсюда, пока не поздно!

Будучи по природе человеком несколько архаичным, я вполне удовлетворил свою жажду впечатлений на рыбном рынке Цукидзи.

Вьющиеся кольцами угри; крабы, пощелкивающие клешнями; подвижные щупальца кальмаров и осьминогов. Тунцы: глянцевые тела с прекрасными обводами, дымящиеся в лучах утреннего солнца, покрытые инеем, меченные красными иероглифами. Нездешние гости: самые маленькие пойманы на широте Кейптауна, большие — в южных водах Тихого океана, где в самом разгаре путина.

О, эти жирные, гибкие, скользкие, блестящие тела, исторгнутые из родных глубин, распростертые на набережной, с кусочками серого льда в ослепших глазах; о, покупатели, придирчиво изучающие добычу, отмечая возможную покупку маленьким надрезом на коже, ощупывающие плоть морей при свете электрического факела (о, эта красная, темная, блестящая кожа), в то время как зазывала — маленький коренастый человек в бейсболке, сбитой на макушку, — стоя на своем помосте и топая ножкой, как рассерженный ребенок, кажется вот-вот лопнет, взвинчивая, взвинчивая, взвинчивая цены на этом роскошном аукционе.

Когда торги закончены, рыб отвозят к прилавкам, где начинается их разделка. Огромные топоры, длинные ножи и электрические пилы придают рыбам тот вид, в котором они будут доставлены владельцам токийских ресторанов. Лишь головы остаются на набережной, разбросанные среди пластмассовых ящиков.

Большая часть крабов с рынка отправится прямиком в знаменитый крабовый ресторан Синьюку, над порталом