Собрание сочинений. Том 5 [Стелла Дмитриевна Тонконогова] (fb2) читать постранично, страница - 2

пана Анджея, но он еще сильнее прижал ее к груди и стал целовать ей глаза, губы, повторяя при этом:

- Ах ты, моя рыбка, любушка моя, радость ненаглядная!

Дальнейшую их беседу прервал дворовый, который бежал издалека прямо к сторожке Кмицица.

- Что скажешь? - спросил пан Кмициц, отпуская жену.

- Пан Харламп приехали и изволят в доме дожидаться, - отвечал слуга.

- А вот и он сам! - воскликнул Кмициц, увидев почтенного мужа, приближавшегося к беседке. - О боже, как у него усы поседели! Здравствуй, старый друг и товарищ, здравствуй, брат!

Сказав это, он выскочил из беседки и с распростертыми объятиями бросился навстречу пану Харлампу.

Но пан Харламп сперва склонился в низком поклоне перед Оленькой, которую в давние времена нередко видывал в Кейданах, при дворе виленского князя воеводы, приложился своими пышными усами к ее ручке и только после этого обнял Кмицица и, припав к его плечу, зарыдал.

- Боже милосердный, что с вами? - воскликнул удивленный хозяин.

- Одному господь послал счастье, у другого - отнял. А печаль мою только вашей милости я и могу поведать.

Тут Харламп бросил взгляд на супругу пана Анджея, и она, догадавшись, что при ней он не решается заговорить, сказала мужу:

- Я велю прислать еще меду, а пока одних вас оставлю.

Кмициц повел пана Харлампа за собой в беседку и, посадив на скамью, воскликнул:

- Что с тобой? Или помощь какая надобна? Положись же на меня, как на Завишу!

- Ничего мне не надобно, - отвечал старый солдат, - и помощь твоя не нужна, пока вот этой рукой я еще шевельнуть в силах и саблю удержать могу, но старый друг наш, достойнейший муж Речи Посполитой, в глубоком горе, да кто знает, жив ли он…

- О святой боже! У Володыёвского беда?

- Беда! - подтвердил Харламп, и из глаз его в три ручья хлынули слезы. - Знай же, ваша милость, что панна Анна Борзобогатая с земной юдолью рассталась.

- Умерла! - воскликнул Кмициц, схватившись за голову.

- Как птичка, пронзенная стрелой…

Наступило молчание, только яблоки с тяжким стуком падали на землю да пан Харламп вздыхал все громче, с трудом сдерживая плач, а Кмициц, заломив руки и качая головой, повторял:

- Милостивый боже! Милостивый боже!..

- Не дивитесь тому, что ослаб я и обмяк, - промолвил наконец пан Харламп, - ведь если у вас при одной только вести о несчастье щемит сердце от dolor^[1] что же говорить обо мне, который и ее кончину, и его безмерную скорбь видел.

Тут вошел слуга, неся на подносе бутыль и еще одну чарку, а следом и Оленька, изнывавшая от любопытства. Глянув мужу в лицо и заметив его глубокое смятение, она, не выдержав, сказала:

- С какой твоя милость пожаловали вестью? Не отталкивайте меня. Может, я вас утешу, может, поплачу с вами, а может, советом помогу.

- Тут и твоей голове не придумать совета, - сказал пан Анджей, - боюсь только, кабы от таких вестей здоровью твоему урона не было…

- Я все снесу, горше всего неизвестность.

- Ануся умерла! - сказал пан Кмициц.

Оленька, побледнев, тяжело опустилась на скамейку. Кмициц подумал было, что она сомлела, но печаль взяла верх над внезапностью вести. Оленька заплакала, а оба рыцаря дружно ей вторили.

- Оленька, - сказал наконец Кмициц, желая отвлечь ее и утешить, - или не веришь ты, что душа ее в раю?

- Не над ней, а без нее, осиротев я плачу, да еще над бедным паном Михалом, потому что хотела бы я верить в спасение собственной своей души, так же как в ее вечное блаженство верю. Редкой добродетели была, благородная, добрая. Ах, Ануся! Ануся, незабвенная моя!

- Я был при ней и всем могу пожелать такого благочестия в час кончины.

Снова наступило молчание, а когда вместе со слезами отхлынула печаль, Кмициц сказал:

- Рассказывай, друже, все как было, в грустных местах медом дух подкрепляя.

- Спасибо, - ответил Харламп, - выпью глоток-другой, коли и ты мне компанию составишь, а то боль сердце клещами сжала, а теперь за глотку хватает, того и гляди, задушит. Вот как это было. Ехал я из Ченстоховы в родные края, думал, возьму в аренду именье, поживу на старости лет в мире и покое. Довольно повоевал я на своем веку, мальчишкой в войско вступил, а сейчас голова седая. Если не усижу на месте, может, и встану под чьи-то знамена, но, право, союзы эти с обидчиками, вконец отчизну разорившие, да междоусобицы всякие, на потеху врагам разжигаемые, вконец отвратили меня от Беллоны… Боже праведный! Слышал я, пеликан своею кровью детей кормит. Но у бедной отчизны и крови-то не осталось. Добрым солдатом был Свидерский… Бог ему судья!..

- Ануся, милая Ануся! - с плачем прервала его пани Александра, - если бы не ты, что бы со мной и со всеми нами сталось! Была ты для меня опорой и защитой. Ануся, любимая моя Ануся!

Услышав это, Харламп снова зарыдал в голос, но Кмициц тотчас же обратился к нему со словами:

- А скажи, друже, где ты Володыёвского встретил?

- Встретились мы в Ченстохове, где оба на время остановились, дары чудотворной божьей матери приносили. Он сказывал, что едет с невестой в Краков, к княгине Гризельде Вишневецкой, без ее