Ветер с чужой стороны [Сергей Николаевич Мартьянов] (fb2) читать постранично, страница - 50

в недоброй тишине. Ненасытные лопасти подборщика, застывшие над валками, походили на раскрытую пасть чудовища, изнемогающего от жажды. И точно — четверть часа назад в радиаторах выкипела вся вода, и Грачева здесь костили самыми последними словами.

— Где тебя черти носят?

— Ты бы посмотрел, как тетя Даша работала! Никогда не опаздывала.

А кто-то добавил с усмешкой:

— Ха! Ему до тети Даши, как студенту до профессора.

Был самый накал жатвы, и Грачев понимал этих людей. Но он не мог смириться с тем, что ругают именно его, сержанта запаса. Да и виноват ли он, что в радиаторах так быстро выкипает вода? Видимо, нужно время, чтобы познать какой-то неписанный график и привыкнуть к нему.

Но люди не хотели ничего знать. Они отдыхали только три часа в сутки и требовали, чтобы другие работали так же, как они. И постоянно вспоминали о тете Даше, этой "доброй безотказной душе". На третий день Грачев уже знал, что она не только возила воду, но и была нечто вроде агитатора.

Например, пока агрегат заправлялся водой, тетя Даша спрашивала:

— Филиппыч, а Филиппыч, сколько вчера накосил?

— Тринадцать и семь десятых гектара, Евдокия Павловна.

— Маловато, Филиппыч… До обязательства не дотянул. Что лее ты?

Филиппыч, тот самый сивый от пыли мужик, который корил Грачева за расплесканную воду, начинал оправдываться, а тетя Даша уже ехала к следующему агрегату и опять спрашивала:

— Петро, сколько вчера накосил?

— Двенадцать с половиной гектаров, а что?

— Филиппыч тебя обогнал, у него тринадцать и семь десятых. Подтянуться надо.

И ехала дальше и находила что сказать каждому, сообщить какую-нибудь новость, передать любовную записочку, обронить ласковое слово.

Такой была тетя Даша. А на сержанта запаса Юрия Грачева через несколько дней появилась в бригадной "Колючке" карикатура. Он был нарисован в хромовых сапогах, выглаженных галифе, заломленной набекрень фуражке, с папиросой в зубах-этаким щеголем, облокотившимся в картинной позе на водовозку. Под карикатурой шли строчки:

"Колючку" вывесили поздним вечером, когда молодежь собиралась около вагончиков потанцевать под баян. Все столпились около газеты, кто-то засмеялся, кто-то вслух прочитал куплет. У Грачева к лицу прихлынула кровь. Еще никогда с ним не расправлялись так жестоко! А главное — глупо и не смешно. И не курит он, и галифе у него не такие уже глаженые, и ни разу он не простаивал у водовозки в этакой картинной позе. Чепуха все это!

Грачев резко повернулся и выбрался из толпы. И тут чуть не столкнулся с Павлом Матвеевичем. По случаю вечернего времени он надел старую казачью фуражку и военный китель. В молчании они отошли к току. Позади уже заиграл баян, зашаркали ноги.

— Обидно? — заговорил Доленюк. — Понимаю, что обидно… — он помолчал немного и продолжал, удивляя Грачева правотой своих слов:-Это только в кино показывают, что демобилизованному воину и море по колено, что, дескать, и в мирной жизни он сразу становится героем и все такое прочее. Нет, брат, я знаю, сам на своей гвардейской шкуре испытал. Военный человек привык жить по одной струнке, а тут — совсем другая.

С танцевальной площадки донесся заливистый смех Синицы. Грачев прислушался. А Павел Матвеевич внушал Юрию, что тот не должен обижаться на критику, а обязан привыкать к своей новой службе и нести ее исправно, потому что воде в этой степи цены нет.

— А главное, брось гордыню, живи, как все, — заключил Доленюк.

Грачев удивился, как это он спокойно выслушивает обидное для него внушение. Может быть, потому, что выговаривал ему старый служака, бывший доваторец? И еще он хотел спросить, почему уволилась тетя Даша и где она сейчас, но к ним вдруг подлетела Синица.

— Юр, пошли танцевать! — сказала она и потянула за руку.

Она впервые назвала его не водовозом, а по имени, и Грачев даже растерялся немного, стал упираться. И только для того, чтобы никто из окружающих не посчитал его трусом и нелюдимым, он поглубже нахлобучил фуражку и под одобрительное покрякивание Доленюка отправился вслед за Синицей.

— Да плюнь ты на это! — хохотнула Синица, перехватив его взгляд, брошенный на "Колючку". — Подумаешь? Про меня тоже писали, — добавила она с необычайной доверчивостью.

4

И все же Грачев не мог забыть обиды. На. второй день утром он пролежал с полчаса с открытыми глазами. Мысли о границе и своей судьбе одна за другой лезли в голову, взвинчивая его. Дело было даже не в карикатуре, а во всем, что творилось с ним в эти дни. "Где же вы теперь, друзья-однополчане?" — грустно подумал он, потом встал, молча запряг лошадей, молча отъехал от кухни.

Неподалеку от колодца его догнала пустая полуторка. Из кабины выскочил Нурпеис