военный хирург сердито пробурчал:
— С этой аневризмой Шадрину придется доживать век.
Ассистент поднял на профессора вопросительный взгляд.
— Но ведь с этим заболеванием долго нельзя жить, Иван Николаевич.
— Уж как повезет. Три года, четыре, а может быть, и все десять протянет.
Этот случайно услышанный в военном госпитале разговор произошел шесть лет назад. Все эти годы Шадрин старался забыть его или по крайней мере вспоминать как можно реже. Но он вспоминался все чаще и чаще. Особенно теперь, когда боли в сердце усилились и временами наступала такая слабость, что Дмитрий думал: «Все!.. Бьют последние часы…»
Вот и сейчас, прислушиваясь к ноющему пульсированию в груди, он, как бы разговаривая с собственным сердцем, тихо шептал:
— Неужели конец? Неужели хирург был прав?..
Медицинский термин «аневризма аорты» врубился в память. Лучше бы не слышал этих слов — не лез бы в медицинские справочники и не знал ничего об этой страшной болезни.
Шадрин осторожно протянул руку к столу и взял лежавшее на нем маленькое круглое зеркальце. Оно было единственным в комнате. Перед ним все жильцы брились и осматривали себя, когда собирались на свидание. Пылающие нездоровым румянцем щеки Шадрина ввалились и еще резче подчеркивали синеву под глазами.
Длинные русые волосы густыми волнами разметались по смятой в блин подушке. Плотно сжатые губы словно кого-то в чем-то укоряли. От подбородка к вискам побежала упрямая щетинка. Вряд ли когда-нибудь Дмитрию так хотелось жить, как теперь, когда отсчитанный седым хирургом срок подходил к своей последней черте.
К горькой мысли о близости конца примешивалась мысль о матери, которая не перенесет горя. От этих дум Шадрина охватывал ужас.
Скупое зимнее солнце косыми четырехугольниками медленно ползло по прокуренным желтым стенам комнаты, поднимая все выше к потолку тень от крестовин оконных рам. Через приоткрытую форточку с улицы доносились резкие звонки трамваев. Фыркали грузовые машины. Тягуче доносились заводские гудки. Временами слуха Шадрина касался тоскующий, протяжно зовущий сигнал паровоза. В этом отдаленном звуке слышалось свое, выстраданное. «Живи-и-и…» И Шадрин представлял, как в общем вагоне он едет домой, к матери, на каникулы. Под ногами, выбивая чугунную дробь, ритмично стучат колеса. За окнами орлино размахнулась степная ширь. Вдали виднеется деревенька, а в ней — с нахлобученными на окна соломенными крышами домики. Зеленые сады, палисадники… И непременно где-нибудь на лавочке, на самом солнцепеке, у палисадника сидит старый дед и смотрит из-под ладони на несущийся мимо поезд. Тут и стайка ребятишек выскочила на луг к самому железнодорожному полотну, чтобы помахать вслед удаляющимся запыленным зеленым вагонам. Пыльная, безлюдная деревенская дорога. К колодцу, поводя крутыми бедрами, идет босая женщина с коромыслом на плечах…
«Три-четыре года… А может быть, протянет и все десять».
В дверь постучали. Дмитрий прислушался. Не хотел он, чтобы кто-нибудь приходил к нему сейчас. Стук повторился.
— Войдите, — тихо проговорил Шадрин и снова закрыл глаза.
В комнату вошла Ольга. В складки ее серой пуховой шали набился снег. От разрумянившихся щек веяло морозом. Вся она пропахла снегом, солнцем, зимой. На выбившемся из-под шали пушистом локоне поблескивали мелкие, точно бисер, капельки. На солнце они искрились радужными блестками.
К койке Дмитрия Ольга подошла нерешительно, точно боясь оступиться или опасаясь кого-то разбудить. Она даже забыла поздороваться — настолько болезненным был вид у Шадрина.
— Что с тобой, Митя?
Дмитрий улыбнулся одними губами. Улыбка получилась вымученная.
— Прихворнул немного.
— У тебя, наверное, температура? — Ольга приложила холодную ладонь ко лбу Дмитрия. — Ты что-нибудь принимал?
Шадрин еле заметно покачал головой, и тут же резкая боль исказила его лицо. Он поднес ладонь к глазам.
— У вас есть в комнате градусник?
— Нет, — сквозь зубы ответил Шадрин, не отнимая от глаз ладони.
Ольга поспешно разделась, бросила пальто на тумбочку, стоявшую у двери, и выбежала из комнаты.
Вскоре она вернулась.
Расстегнув ворот нательной рубахи Дмитрия, она сунула под мышку холодный градусник.
— Может, за врачом сходить?
— Не нужно.
«Милая, наивная Ольга!.. Ты волнуешься и переживаешь, считая, что у меня пустяковый грипп. Что будет с тобой, когда ты узнаешь обо всем?» — с тоской подумал Шадрин, стараясь не встречаться глазами с Ольгой.
Несколько минут прошли в тягостном молчании. Глядя на рдевшие щеки Дмитрия, на его ввалившиеся глаза, под которыми залегли голубоватые впадины, Ольга почувствовала недоброе. За год дружбы с Дмитрием ей раза два приходилось ухаживать за ним, когда он лежал с температурой, но такого состояния у него никогда не было. Особенно ее тревожил взгляд Дмитрия: отчужденный, затаивший в себе что-то страдальческое.
О том, что у него высокая температура,
Последние комментарии
1 час 52 минут назад
5 часов 34 минут назад
5 часов 55 минут назад
6 часов 49 минут назад
9 часов 48 минут назад
9 часов 49 минут назад