Заря Айваза. Путь к осознанности [Живорад Славинский] (fb2) читать постранично, страница - 2

беспокоишься о том, сомнутся ли в итоге рубашки твоего сына в чемодане или нет. Пока моя мать бесцельно бродила по кухне с тусклым взглядом, направленным куда-то вдаль, она не замечала ни меня, ни моего брата, она вела себя так, будто не слышала отцовских слов утешения. Ее губы были скривлены, подбородок дрожал, а в глазах пробивались слезы.

Через два дня я заканчивал четвертый класс, и моя мать должна была отвезти нас с братом в поместье бабушки, располагавшееся в Виолин До.

Наш скорый отъезд болезненно отражался на матери. Ее родственница прислала нам телеграмму: «Наш дорогой Лазар скончался. Похороны в среду».

Отец начал рассказывать одну из своих длинных историй о жизни и смерти, но его, честно говоря, никто не слушал. Мой брат обеспокоенно смотрел на тихо рыдавшую мать, в то время как я разглядывал фотографии и был переполнен надеждами, о которых моя семья не могла и мечтать.

У меня по рукам бегали мурашки. Мне стыдно признаться, но я не очень горевал по поводу смерти дяди. Мои чувства едва ли можно было назвать неприятными. Перед глазами воцарился образ старого сарая в поместье моей бабушки в Виолин До. Он был набит старинными вещами, кучами книг и проржавевшими инструментами, из-за которых дядя Лазар, ныне покойный и безобидный, не давал мне войти внутрь. Этот сарай был настоящим раем для увлекающихся всякими нужностями, и когда я складывал свои рубашки в сумку, по моему телу пробежала дрожь, вызванная мыслью о том, что смерть дяди была своего рода неожиданным подарком с небес.

Мы прибыли на поезде в Виолин До в начале второй половины дня. Отец не смог поехать с нами на похороны, поскольку накануне вечером ему снова прострелило спину. Мы знали не понаслышке о его внезапных приступах боли. Когда он узнавал о чьей-либо смерти среди своих знакомых, ему всегда начинало простреливать спину, и он, окостеневший как доска, с выражением мученика на лице укладывался спиной на кровать. В такие моменты он раздраженно кричал на мою мать, которая заботилась о нем, а нас с братом — порицал в безрассудности и неблагодарности. Его младший брат, Малден, безо всяких усилий ясно предвидел положение отца во время похорон братьев, сестер и друзей. Он с сарказмом кивал головой и говорил: «Наш дорогой Петард будет болен. Волноваться он не хочет».

Виолин До — тихий городишко в Поморавье, где каждый знает друг друга. На его главной улице расположена гостиница «Централь», рядом с которой находятся школа агрономии и пожарная часть. Зимой в городе — слякоть и грязь, летом пыльно. На знойных улицах появлялись лишь единицы. Мать шла так медленно и горделиво, будто уже оказалась на траурной процессии. Время от времени на меня поглядывал брат, пытаясь выяснить мою настоящую опечаленность. Мы оба ускорили шаг, как только сквозь фруктовый сад начали пробиваться очертания белого дома бабушки.

Поместье выделялось на окружающем фоне. Оно находилось поодаль от крайних домов на Виолин До. Этому дому было уже за сто пятьдесят лет, толстые стены, два этажа — достаточно необычная конструкция здания на время его постройки. Над первым этажом располагалось несколько маленьких комнат и застекленная веранда. Белые внешние стены вплоть до крыши были оплетены старой вьющейся виноградной лозой, которая к концу лета оседала под весом созревшего черного винограда. Перед домом, стоящим фасадом на восток, простирался заброшенный малиновый сад, в котором произрастал также посаженный однажды барбарис. Густо разросшийся орешник не позволял солнечному свету освещать южную часть дома. Под кустами орешника, меж двух больших камней, покрытых толстым слоем мха, протекал небольшой ручеек и, огибая старый сад полукругом, стекал в большую яму, которую старшие родственники привычно называли рыбоводным прудом. Он являл собой никем не тревожимое царство рогоза, окруженное плакучими ивами, жасмином и старыми кустами. По соседству с прудом распускали свои ветви три могучих дуба.

Сколько себя помню, ветхость поместья моей бабушки только придавала ему большей красоты. Процесс обветшания начался после Первой мировой войны, когда погиб мой прадед Вук. Он получил удар в живот в ссоре с австрийским полковником. Он вытерпел три мучительных дня и покинул свое тело. С этого момента в моей семье начался разлад. Бабушка с тоской рассказывала о том, как выглядело поместье в ее юные года. У мамы, тетушек и дядей были собственные истории на этот счет. Иногда в альбомах, обтянутых толстой гладкой коричневой кожей, я находил выцветшие фотографии поместья в старые времена. Тогда пруд был чист, его окаймляла сплетенная из ивовых прутьев изгородь, стволы фруктовых деревьев обмазаны известковым раствором, под деревьями — несколько ульев. Нынешнее поместье мне нравится больше — заросшее густой травой по пояс, с разломившимися стволами яблонь и груш, на которых свили гнезда птицы, и этот, неизвестно откуда порой исходящий, таинственный треск.

Из слышанных мною историй я знаю, что перед тем, как