Экспресс в Зурбаган [Анатолий Владимирович Ярмолюк] (fb2) читать постранично, страница - 5

понятые, — сказал я, вдруг начиная понимать моего собеседника. — Города Зурбагана больше нет. Прекрасные женщины постарели и подурнели, неунывающие бродяги ушли в другие, неведомые края, веселые пираты превратились в скряг и ростовщиков, добрые старики, должно быть, все повымерли. А море…

— А море, — сказал растлитель, — отступило и высохло. И стал всюду — сплошной Прокопьевск.

— Андрей, — сказал я ему. — Я хочу тебя спросить… один только вопрос. Где она? Ты понимаешь, о ком я говорю…

— Не знаю! Да и знал бы — не сказал.

— Почему же?

— Потому что — знаю я вас! Мигом потащите ее на ваши допросы и экспертизы, исковеркаете и изломаете… Лучше уж меня одного… Коль я, по-вашему, виноват, то мне и отвечать.

— А если с ней что-нибудь случится? Или — уже случилось? Ты думал об этом?

— Чего-чего, а думать в вашем заведении не возбраняется. Думал, разумеется. А только — я не знаю, где она. Вы говорите, что дома ее нет?

— Пока ничего такого я не говорил…

— Зачем говорить то, что и без слов понятно? — невесело усмехнулся он. — Была бы дома, вы бы сейчас не спрашивали, где она. Да и, думаю, вообще бы ко мне не пришли.

— Не спрашивал бы — это точно. А прийти — пришел бы все равно.

— Зачем же? — спросил безучастно.

— Скажи, пожалуйста, — посмотрел я ему в лицо, — если бы, предположим, я тебя сейчас отпустил — ты бы попытался ее найти?

— Ну да, — усмехнулся совратитель. — Я — к ней, а вы — за мной… Знаю я ваши штучки.

— Дурак ты, хоть и журналист, — сказал я. — Такой трюк гораздо проще было бы сделать без всяких предварительных бесед с тобой. Ты бы даже не почуял, что за тобой хвост. И все было бы тип-топ.

— И все было бы тип-топ. Тогда что же вы от меня хотите?

— Чтобы ты рассказал, как все было на самом деле.

— Вот как? — удивленно поднял голову совратитель. — Это с какой же стати? Что, ваше уголовное дело рассыпается?

— Скорее, наоборот, — сказал я. — А вот если ты все честно расскажешь, то, может, и рассыплется.

— Что-то я не пойму, — помолчав, сказал любодей. — Вы следователь или адвокат? Для чего вам надобно, чтобы дело рассыпалось? Вы ведь обязаны меня упечь, не так ли?

— Если окажешься виновным, то и упеку, — сказал я. — А если будешь невиновным, то отпущу. Я просто честно исполняю свою работу.

— Хотелось бы верить…

— Можешь и не верить. Но — чем ты рискуешь, рассказав всю правду? Лишь тем, что я тебе не поверю, и ты усядешься в тюрьму. Ну, так ты уже и так в ней сидишь. А вот если я тебе поверю…

— Зачем же вам так беспокоиться обо мне?

— Не о тебе. Больше — о девчонке. Дитя ведь совсем…

— Там не было никакого совращения или растления… или как там у вас значится — в вашем деле? Там было все по-другому… совершенно иначе, — после долгого молчания произнес, наконец, совратитель.

— Охотно допускаю, — сказал я. — Иначе, я думаю, она бы от нас не убежала и сейчас бы не пряталась.

— Вот именно, — пробурчал маньяк.

— Но, — сказал я, — нужны дополнительные доказательства.

— А разве мой рассказ может быть таким доказательством?

— А это смотря что ты расскажешь, — сказал я.

— А поверите вы или нет моему рассказу?

— Постараюсь поверить, — сказал я. — В конце концов, я все-таки не Медуза…

— Кто? — не понял совратитель.

— Так мы называем ту следовательницу, что допрашивала тебя до меня. Хотя это и служебная тайна.

— А вы знаете, она похожа, — сказал прелюбодей, и невольно рассмеялся. — Действительно — Медуза.

— Увы на наши головы, — сказал я, и также рассмеялся.

2.

…Когда мужчине переваливает за сорок, у него, если это нормальный мужчина, возникает навязчивое желание подвести итоги прожитых лет.

В самом деле: две трети твоей разъединственной жизни уже прожиты — а какой, так сказать, жизненный багаж ты за эти годы приобрел? Да никакого эдакого багажа ты не приобрел, в том-то все и горе.

Работа — препротивнейшая, жена — крашеная крикливая дура, единственная дочь — пустышка пустышкой, да и сам ты непонятно кто на свете… И для чего, спрашивается, ты прожил свои сорок драгоценных лет? Почему, например, ты женился именно на этой крашеной лахудре, а не на той, что когда-то любила тебя взахлеб, самозабвенно, но так и не дождалась твоей ответной любви? Почему ты себе выбрал для себя столь пакостную работу — репортерство в заштатной бульварной газетенке? Почему, в конце концов, ты угнездился жить именно в этом городе, который и городом-то назвать нельзя?…

Много, короче говоря, можно припомнить всяческих «почему», да только что толку их припоминать, когда ни на один такой вопрос все едино нет ответа?

Да если бы ответ и был — опять же что с того толку? Прожитые годы не вернешь, обратно в свою молодость тоже не вернешься, с той, которая любила тебя взахлеб, уже никогда не сойдешься, а будешь доживать как и жил — в паскудном городе, при стерве-жене, при дуре-дочери, делая нелюбимую работу…

Рухнуть в запой, завести любовницу,