Непоправимость волос [Олег Малахов] (fb2) читать постранично, страница - 2

вздохом, который родится при вдохе и умрет выдохом, но останется моим предчувствием умирания.

Это было лишь желанием прочувствовать пятикратный оргазм за каких-то пять минут и 88 секунд с погрешностью в секунд 19.

И ты думаешь лишь об этом.

Я не хочу вам мешать головой. Она и так станет глыбой, и все равно преградит путь движению ваших мыслей. И вроде бы не было войны, и она вовсе не намечалась, но отчим займется сексом, у девочки будет слишком много заданий. Нужно спросить у нее, с кем она предпочитает остаться и жить. Он играл с ней целыми днями. Конечно, со мной, останется она.

Странные желания. Я смотрю на переводчицу в кинотеатре, в кинозале, сидя на последнем ряду и заглядывая в ее кабинку. Как всегда, думаю о переводчице, не о переводчике, а что он мне может показать, что может открыть, если я не возьму его в полет?..

После того, как ты поселилась внутри меня, ты стала моим братом, представлялась секретаршам моей тенью, женщиной становясь, прикасаясь к моей небритой щеке, распространяя запах возбужденного тела в воздухе над местом моего приземления в твое сообщество. Ты умудрялась запираться в моем организме и часами перечитывать там мои рассказы, о себе же самой, тобой же самой спровоцированные, и практически созданные, лишь использованными пальцами моими, а мой голос менялся, и превращался в твой сладкий голосок, и по телефону я соблазнял молоденьких студентов.

С первых же кадров источающаяся вонь отягощала сознание. Все, оказывается, заключалось в бестолковом поиске абсолютного «ничто» при наличии подавляющего «все». Сибаритство порождало тошнотворные ощущения. Они, какие-то непонятные мне художники, погруженные в культивацию своего образа жизни и отношения к ней. В них так мало ее оказалось. В ней были лишь желания обрести стоическое состояние медитативного самопознания и самосовершенствования, однако строение их действий, порывов и беспомощность в обретении простой подчиненности молодым взглядам, чистым и открытым, превращала все их попытки в фарс без цели.

Но что ты, захватившая меня, и потерявшая меня в себе, или встающая вместо меня каждый день из холодной постели, что ты будешь делать, когда я вырасту, когда я аккуратно начну воспитывать незнакомых тебе детей, их взрослых родителей, выступать с докладами на встречах лауреатов всех мыслимых премий, открывающих путь в историю, пить крымский портвейн и обращаться небрежно с маленькими нимфетками, там, на знойных туристических тропах, и в свободолюбивых студенческих автобусах…

До моего «да» ты примирялась с моими многочисленными «нет». Я устраивал для тебя прослушивания, приглашал на выставки известных мне творцов. А потом уединялся с тобой в их гримерках, нам было ведь там хорошо… Нисколько не жалею о том дне, когда площадь Отсутствия заполнилась твоим бестактным запахом, уведшим меня от петиций ООН, глупых статей продажных корреспондентов, на которых обрушивалась моя критика. Мы стали мужчиной и женщиной. Нам было 20 лет, потом нас не могло не быть, без лет, без уз, без бездны вокруг, мы как-то по-своему довольно-таки своевольно обходились с ней, и покидали ее ради вспышек чувств, нескрываемых, вытекающих наружу, когда мы находились все еще внутри себя. Нами наслаждались грозовые тучи. Одетыми не по сезону, но не поддающимися объяснению, личностями.

Я был твоим ажиотажем, ты — моим непромокаемым трико.

Когда ты была маленькой. Хрупкой девочкой. Я наслаждался твоими искренними нежными взглядами. Ты направляла глаза на мои откровенные губы, выговаривающие осмысленные фразы, пронизанные философской простотой. Твоя светлая уютная комнатка часто пустовала. В ней ты считала свои юные переживания глобальными катастрофами. Возникая стертым иероглифом в моем вывернутом наизнанку утреннем поцелуе, ты могла захватить неприлично громадную территорию счастья, которую я надеялся предоставить не нашедшим любви стареющим девам. Но неумолима ты была, влекомая своими максималистскими желаниями. В твоей пахнущей дождливостью комнате, разыскиваемой всеми затерявшимися в неведении и состязающимися с безысходностью желаний романтиками, весна становилась основой сна, а осень — мельтешением фантазий и предначертаний. В мириадах мыслей твоих тонули мелкие расстройства повседневного клейкого существования.

I'll try a truly trull…

И никого рядом со мной, как всегда, всего лишь спятившие дети в детских садах. Кто, кроме тебя в состоянии окружить меня своей несравненной световой органикой… Протаявший допоздна, но не исчезнувший мороз моей кожи, врезается в твои заостренные зубки. Пора узнать на вкус свежую привыкаемость к телу. Лелея меня еле-еле, обливая слюной, раззадориваешь меня. Но я не откажусь от наших совместных снов. Ты используешь меня, живя внутри меня, и тебе нет необходимости просить меня о приюте, ты вливаешься всей своей сочетаемостью сквозь мои глаза и ноздри и начинаешь заполнять мою оболочку, становясь собой во мне.

Что