«Суворов». Соч. Фаддея Булгарина [Виссарион Григорьевич Белинский] (fb2) читать постранично, страница - 2

сделали его счастливым ум, ученость, почести, богатство и власть. Вот тема моего романа!» (Предисловия стр. III–IV-я).

Мазепа был не таков, каким представляет его автор. Но предположим, что читатель не знает истории и что автор по-своему так понял главное лицо своего романа, как представляет его нам. Романист не историк: он схватывает не исторический, а поэтический характер своего лица, и если понимает его несправедливо, но поэтически – читатель не будет досадовать.

Но в самой мысли: устремить все силы романа к доказательству истины очень обыкновенной, известной всякому, но, к несчастию, редко препятствующей делать всевозможные злодейства и подлости для достижения высшей власти и богатства, – в самой этой мысли слишком много прозы. Представляйте истину как она есть, по крайней мере, как вы понимаете ее, и в ней уже будет заключаться нравственность, потому что не мы управляем делами судьбы, а провидение. Тот клевещет на провидение, кто не видит блага в каждом событии; в том нет никакого религиозного чувства, кто подумает, что провидение допускает злодеяния, измены и пороки, не имея высокой, часто непостижимой для нас нравственной цели. Сердце человеческое, в чистоте невинности, угадывает что и потому-то может с наслаждением видеть в произведениях изящного изображение бедствий, пороков, злодеяний: за ними скрывается мысль о непостижимом, который все ведет к благой цели. Негодование, презрение к пороку и новая душевная чистота при взгляде на него – вот истинное действие трагического, ужасного. Человек переселяется в видимые им лица, осуществляет воображением события, и самое участие, сожаление, гнев, тоска и радость, испытываемые им при этом, показывают его личную борьбу с теми встречами рока, которые представляет ему поэт.

Но воображение нечистое, порочное не исправится ни от какого нравственного вывода. Самое высокое поэтическое создание проскользнет по уму порочного и даже не коснется души его. Что для него ваша сказка, ваш роман? Препровождение времени, игрушка, вист, зеванье на театральную сцену. Так-то прежде думали сделать училищем нравственности театр! Теперь эта мысль оставлена; должно будет оставить и вообще мысль: учить нравственности произведениями изящного. И давно пора убедиться, что нравственность заключается во всем, но только для тех, кто верит провидению, кто чист душою, кто умеет наслаждаться поэзиею. Если для таких людей писал г-н Булгарин, то напрасен был труд его; если же хотел он поучать людей порочных или слабых в добродетели, то опять напрасен труд его, как мы показали выше.

Но, стремясь к посторонней цели, он уже не мог быть поэтом в романе своем и потому не достиг ни к чему. Поучения в его книге нет, и нет романа, потому что он хотел сделать его поучением. Мазепа представлен довольно хитрым плутом – не более; а подобный характер не может быть занимателен. Человек, который из ничтожества достиг такой силы, что хотел сделаться независимым государем, не мог быть мелким плутягой. Если бы даже, не справляясь с историей, автор вывел на сцену человека, сильного умом и духом, но развратного, ослепленного честолюбием и ложною привязанностью к родине; если бы, наконец, главною пружиною действий его сделал он неумиримую ненависть к Петру Великому, то все действия такого человека приняли бы характер совсем иначе занимательный. Мазепа погиб самым несчастным образом, в своем безумном предприятии – вот истинная кара его злых помыслов. Для чего же было тут выводить жалких его детой и только ими наказывать преступника? Но еще надобно сказать и то, что Огневик и Наталья почти во все продолжение романа остаются загадочными лицами; читатель не знает, что они брат и сестра, дети Мазепы, следовательно, не принимает никакого участия в той гибели, какую готовит им Мазепа. Напротив, зная родственные их отношения, читатель волновался бы сильным ощущением, страшась их гибели от руки отца, страшась и успеха их страсти, которая должна была кончиться кровосмешением. Но автор не умел воспользоваться и тем вымыслом, который ввел и свой роман совсем некстати. О других побочных лицах не станем говорить; это по большей части лица неестественные и неудачные, какими наполняет г-н Булгарин все свои романы. Несноснее всех Мария Ивановна Ломтиковская, так странно обольщающая Огневика! Доступ, который она открыла ему к заключенному Палею, достоин видения Ножова! И довольно забавна фигура Палея, лежащего в гробу. Зачем его живого класть в гроб и заставлять геройствовать таким образом? Неужели для эффекта? Но тут выходит эффект, которого, конечно, не ожидал автор. Надобно прибавить однако ж, что из всех изображенных автором лиц Палей лучше всех, потому что всех занимательнее. Правда, нападение его на замок пани Дульской представлено довольно невероятно; однако ж это выкупают многие поступки и речи Палея; например, появление его на бал к Мазепе в Бердичеве. Еще замечательно изображение иезуита. Да, они были таковы! Это верно. Зато поляки представлены точно