ему в удостоверении – ведет за собой те же последствия. К тому же этот человек поступил, по крайней мере, честно и несравненно лучше тех, которые, с меньшею серьезностью относясь к своим убеждениям и так же мало веруя, как и он, тем не менее лицемерно исполнили требуемый обряд для того, чтоб заслужить благоволение своего начальства. Спрашивается, что выиграла церковь и государство от такого умножения лицемеров, от такого преобилия кощунства и поругания святыни?
За тем – пусть бдит и бодрствует истина. Пусть не дремлет на лоне квартальных и жандармом, пусть изощряет свое оружие – оружие духа. Ей не страшна никакая ложь, ей оскорбительна всякая мысль о необходимости для ее защиты внешней грубой силы, ибо такая мысль обличает безверие в духовную силу истины. Не так же хрупка истина веры, истина православия, чтоб могла пугаться за свой божественный авторитет, за свою векожизненность – оттого, что какой-нибудь петербургский литературный люстих выступит против нее с своим дешевым балагурством! Но пусть и не люстих, не балагур, а пусть самые серьезные умы выступают во всеоружии знания и мысли против истины и вызывают, таким образом, на ее защиту самые лучшие духовные силы русской земли. Пусть не останется никаких недоразумений, никаких темных углов, где бы могла притаиться ложь, никакого убежища безверию за оградой «разума и науки»: и разум, и наука, в своей свободе, послужат наилучшим оружием для самой истины.
Не в той, конечно, мере, но в некоторой мере может эта точка зрения быть применена и ко многим началам, о которых говорить в печати дело еще довольно щекотливое. Мы разумеем здесь преимущественно начала политические. Почему бы, например, нельзя было бы выражать своей мысли о преимуществах и неудобствах той или другой формы правления, – разумеется покуда эта мысль является как мнение, а не переходит в область действий, воспрещенных законом (например прокламаций, воззваний и т. д.)? Если, например, существующая у нас форма правления основана на недоразумениях, то и при безмолвии печати основание ее ненадежно; если же, как мы и думаем, она основана не на недоразумениях, а на отчетливом и ясном историческом сознании всего русского народа, то свободное обсуждение в печати даст только возможность этому народному сознанию обрести себе искренний, честный орган и в литературе. Благодаря стеснениям цензуры, например, русская политическая форма (как это было долго и с православием) менее всего имеет искренних, свободных, честных защитников в печати не почему иному, как потому, что честный человек не желает сделаться предметом подозрения по своему прямодушию и подвергнуть сомнению независимость своих политических убеждений, – не желает нападать на тех, которые лишены права или имеют возможность прикинуться лишенными права – бороться с ним равным оружием.
Кажется, все это наконец начинает ясно сознаваться теперь и самим правительством. Остается желать, чтоб оно удержалось на той дороге, на которую так благородно вступило, и само вполне прониклось началами той системы, которая выразилась в новом законодательстве о печати. С этой точки зрения мы и радуемся появлению в печати статьи г. Антоновича; это подает нам надежду, что и для нас наконец откроется полная возможность без обиняков и иносказаний полемизировать с нашими антагонистами, в защиту православия и прочих наших политических и нравственных убеждений. Если бы было иначе, если бы, – да простит нам правительство такое дерзкое предположение, – сей самый «Современник» был затруднен в откровенном выражении своих мнений, в то самое время, как он только что начинает быть честным, то есть откровенным, то в результате вышло бы, что мнения «Современника», – которые, будучи высказаны, являются теперь только забавными, приобрели бы, полувысказываемые, несравненно больший авторитет в массе русского, еще до крайности легкомысленного общества, – а мнения, противоположные «Современнику», нашли бы неловким для себя нападать на сей, удостоенный преследования, журнал.
Вот какие мысли возбудило в нас чтение статьи г. Антоновича: «Суемудрие „Дня“»; к сожалению, сама статья, по своему крайнему ничтожеству, лишает нас возможности полемизировать с нею. Мы не говорим о добросовестности, – мы не простираем таких требований к «Современнику» вообще, а к г. Антоновичу тем менее, – но мы желали бы иметь дело с чем-нибудь… не столь неумным, чтоб выразиться приличнее. Пусть читатели судят сами. Пустившись, по поводу «Дня», в разглагольствия о славянофильстве, о деятельности Хомякова, Киреевских и К. Аксакова, он объявляет, что все они «весьма слабы в мыслительном отношении, не понимают ничего из того, что исповедуют», что их «отличительная черта – историческое невежество», «тупость», «обскурантизм» и т. д. Выставляя себя резким противником основных начал славянофильского учения, г. Антонович говорит, что «славянофилы уважают православие единственно за то, что оно древне, существует издавна и несколько
Последние комментарии
12 часов 58 минут назад
12 часов 58 минут назад
18 часов 17 минут назад
21 часов 59 минут назад
22 часов 20 минут назад
23 часов 14 минут назад