Записки Александрова (Дуровой)… [Виссарион Григорьевич Белинский] (fb2) читать постранично, страница - 2

как с человеком, а не как с животным, полюбила его, как отца. У него блеснула в голове мысль вырвать прекрасное существо из демонских когтей. Павильон давал ему для этого средство. Омеблировавши и приготовивши его, он тайно съездил в поместье Хмар*** и – похитил Лютгарду. Полтора года жила в таинственном павильоне прекрасная затворница, и в это время выучилась читать, писать, рисовать, играть на арфе, узнала французский и английский языки – и все это благодаря отеческой любви и нежности Валериана.

Наконец затворничество стало томить Лютгарду: ей захотелось на свет, к людям. Она любила Валериана, как отца, а он думал в ее любви, в ее неопределенной тоске видеть любовь к нему, как любовь женщины к мужчине… молодая прелесть Лютгарды победила эту гордую, непреклонную душу – и не любовь, не чувство, а дикая, волканическая страсть схватила ее в свои когти, но тихо крылась в ее недоступной глубине, как кроется в недоступных недрах Этны подземный огонь и лава, пока не поколеблят ее основания, чтобы прорваться вон на гибель и опустошение всего окрестного…

Надобно сказать, что около этого времени Валериан познакомился с графом Р***, богачом, мотом, волокитою и повесою, но человеком образованным и благородным в душе, словом, одним из тех людей, которые ветрены и пусты только до тех пор, пока не сознают себя, потрясенные каким-нибудь могучим чувством. Валериан до такой степени полюбил графа и подружился с ним, что даже предложил ему у себя квартиру и был с ним неразлучно.

Жид Шлёмка, из видов мщения, возбудил в ветреном графе ужасное любопытство насчет павильона.

Час, в который Валериану надобно было заняться своими делами, пробил; граф пожелал ему доброго дня и пошел в дом; а Валериан с трепетанием сердца отворил тяжелую, огромную парадную дверь павильона. Лютгарда сидела на диване перед столиком; перед нею лежала бумага, цветные карандаши, но она не рисовала; голова ее склонилась на руку, которою она облокотилась на столик, и светло-русые кудри лежали на нем блестящими кольцами. Она не слыхала прихода Валериана.

– О чем так глубоко задумалась, дочь моя?

Лютгарда затрепетала, толкнула столик, быстро вскочила с места и спешила скрыть бумагу, на которой было что-то нарисовано.

– Как? – сказал удивленный Валериан. – Моя Лютгарда имеет от меня тайны?

Лютгарда со слезами на глазах подала ему рисунок.

– Ты позволил мне рисовать, что я хочу, мой добрый друг; так я изобразила то счастливое время, когда мой отец, мой единственный друг, мой добрый Валерий любил меня.

Лютгарда, плача, бросилась на грудь Валериана, который держал рисунок и не знал, верить ли глазам своим: с редким искусством, точностию и сходством изображен был он сам, сидящий в ученой комнате в доме Хмар***, держащий тринадцатилетнюю Лютгарду на коленях в ее грубом холстинном платьице и прижимающий уста свои к ее светло-русой головке.

– Ах! Лютгарда! неужели!.. – Голос его замер; он посадил ее опять на диван и, трепеща от восторга, сгорая любовию и ужасаясь самого себя: – Что с тобою, моя Лютгарда? – сказал он наконец изменившимся голосом. – Что с тобою? как могла ты подумать, что я перестал любить тебя?

– Ах, да, мои добрый Валерий: ты не любишь меня так, как я люблю тебя: ты уходишь от меня, оставляешь по целым часам одну; а я… я… Боже мой! Валерий, мой добрый Валерий! зачем же ты оставляешь меня одну? – Говоря это, она плакала и прятала свою голову на грудь его; длинные волосы ее лежали на коленях его густыми золотистыми волнами.

– Она любит меня… меня! О верх благополучия!.. Но может ли она быть моею? Но могу ли я отречься звания моего и жениться на ней?

Эта мысль, одна только эта мысль утишила бунт чувств Валериана, до исступления взволнованного слезами, ласками и словами Лютгарды. С неизъяснимою нежностию прижал он ее к груди своей и впервые целовал полные румяные уста девицы, которую от сего часа считал уже будущею подругою жизни своей. «Лютгарда, милая Лютгарда! – говорил он томным Голосом и покрывая поцелуями все черты прекрасного лица ее, – я люблю тебя! О, если б я мог передать тебе то словами, что чувствую в душе!» Валерий безмолвно прижимал к сердцу милое бремя, лежавшее на груди его, и смотрел в глаза Лютгарды с таким выражением страстной, пламенной любви, что молодая девица в первый еще раз покраснела и пришла в замешательство от взоров доброго своего Валерия^{6}.

* * *

Валериан пал к ногам бискупа^{7}, рассказал ему все – и разрешенный им от своих обетов, изнемогая от полноты блаженства, бросился он к павильону… но уже не нашел там Лютгарды…

Уехавши, он оставил полным господином своего дома графа, которого и прежде уже заметила Лютгарда, в его ночных прогулках с Валерианом по саду, мимо павильона… Лютгарда любила Валериана, как любит свою мать избалованный ребенок, и ей не приходило и в голову, что он мужчина… При виде графа сердце ее признало и мужчину и родное себе сердце, по котором оно долго