Том 3. Позолоченный век (повесть наших дней) [Марк Твен] (fb2) читать постранично, страница - 5

стала жидкой, как вода, она, и правда, горела, уж тут спорить не приходится! И в Цинциннати, когда он собрал полный зал всяких богачей и показывал им свою новую лампу, надо думать, у него все пошло бы на лад, но только посреди его речи лампа взорвалась и чуть не снесла головы всем присутствующим. Я до сих пор опомниться не могу, сколько денег мы ухлопали на это дело! Когда Бирайя Селлерс уехал в Миссури, я радовалась, а теперь жалею, что его здесь нет. Интересно, что он пишет?

Письмо, конечно, бодрое - уж он-то никогда не унывает: за всю жизнь ни разу не попал в беду, а если и попадал, так сам того не замечал. Для него солнышко всегда на восходе, светлое да яркое, - до зенита, впрочем, оно никогда не доходит: исчезнет и снова взойдет. И ведь нельзя не любить этого человека, так он старается всем помочь. Но я боюсь снова встретиться с ним - он обязательно опять закружит нам всем головы... А, вдова Хопкинс ушла наконец! Ей всякий раз нужна целая неделя, чтобы купить катушку ниток или выменять моток пряжи. Ну, теперь-то уж Сай придет с письмом..."

И он пришел.

- Задержался из-за вдовы Хопкинс - такая надоедливая старуха, никакого терпения с нею нет. Ну вот, слушай, Нэнси, что я тебе прочту, ты только послушай!

"Немедленно выезжайте в Миссури! Распродайте все - не дожидайтесь, пока дадут хорошую цену, берите любую - и сразу же выезжайте, не то будет поздно. Если потребуется, бросайте пожитки и приезжайте с пустыми руками. Не пожалеете. Край здесь чудесный, земля прекрасная, воздух - чище нет на свете! Описать все это невозможно: перо бессильно. Но с каждым днем людей становится все больше, народ валит со всех сторон. У меня на примете грандиозный план, и я хочу принять вас в долю; я приму в долю всех моих друзей, всех, кто когда-либо выручал меня, ибо здесь хватит с избытком на каждого. Но - молчок, ни словечка, держите все про себя! Приедете - сами увидите! Приезжайте! Спешите! Мчитесь! Не задерживайтесь!" Он все тот же, Нэнси, все тот же, правда?

- Да, в его голосе как будто в самом деле звучат прежние нотки. И ты... ты все-таки поедешь, Сай?

- Поеду ли? Разумеется, поеду, Нэнси! Конечно, все зависит от везенья, а нам до сих пор, признаться, не очень-то везло. Но что бы ни стряслось, женушка, дети наши обеспечены. Возблагодарим же за это господа бога!

- Аминь, - тихо и благоговейно ответила Нэнси.

И Хокинсы принялись за сборы так внезапно и с такой энергией, что у всего Обэдстауна от удивления дух захватило; в каких-нибудь четыре месяца они покончили со всеми делами и исчезли в таинственных, безвестных просторах, что лежали за Теннессийскими Буграми.

ГЛАВА II СКВАЙР ХОКИНС УСЫНОВЛЯЕТ КЛАЯ

______________

¹ Христианам, у которых нет своих детей, подобает брать детей усопших - отроков или дев - и растить их как своих детей... (эфиопск.)^[7].

К концу третьего дня, в час, когда путники начинали уже подумывать о ночлеге, в лесу показалась бревенчатая хижина. Хокинс остановил лошадей и вошел во двор. На пороге, закрыв лицо руками, сидел мальчуган лет десяти. Хокинс подошел ближе, надеясь, что звук шагов привлечет внимание мальчика, но тот не шевельнулся. Хокинс подождал минуту и заговорил:

- Что же ты, паренек, спишь? Солнце-то еще не зашло.

Мальчик поднял голову; измученное лицо его было залито слезами.

- Прости, сынок, я не хотел тебя обидеть. Скажи, что случилось?

Едва заметным кивком мальчик указал на дверь и отодвинулся, пропуская Хокинса в дом, потом снова закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, точно горе его было так велико, что ни вздох, ни стон не могли его облегчить. Хокинс перешагнул порог и оказался в бедной, убогой комнате; семь-восемь пожилых мужчин и женщин столпились посреди комнаты вокруг какого-то предмета, стараясь не шуметь и разговаривая только шепотом. Хокинс обнажил голову и приблизился. На двух табуретах стоял гроб. Соседи только что кончили убирать покойницу - женщину с изможденным кротким лицом, глядя на которое можно было подумать, что она не умерла, а только заснула. Какая-то старушка, кивнув в сторону двери, шепотом заговорила с Хокинсом:

- Покойница-то матерью ему была. Померла ночью от лихорадки. Спасти никак нельзя было, куда там. Да и ей-то лучше так, лучше. Муж и двое других детишек померли весной, и она с той поры все в себя не могла прийти. Бродила как потерянная и ни на кого не глядела, только на своего сыночка Клая, - вон он там сидит. Она прямо молилась на Клая, да и он на нее. Только у них и было в жизни, что сидеть рядышком да глядеть друг на друга. Три недели она болела; и вот, верите ли, этот ребенок и работал, и приносил лекарство, и не забывал давать его вовремя, и по ночам не спал и ухаживал за нею, и старался подбодрить ее, - ну прямо как взрослый. А ночью, когда она начала отходить и отвернулась к стене и уж не узнавала его больше, он забрался к ней на кровать, прижался щекой к ее щеке и звал ее