Телесные опыты человека-собаки: «Собака Павлова» Олега Кулика [Гезине Древс-Силла] (fb2) читать постранично, страница - 6

о проекте, в рамках которого он сам произведет на свет ребенка от своей собаки. Предполагалось, что этот замысел, во многом напоминающий идею Булгакова, будет реализован при помощи биоинженерии. Из искусственно выращенной и оплодотворенной яйцеклетки разовьется эмбрион. Это создание будет гибридом: «Облик будет человека, но качества мировосприятие, какие-то реакции будут от собаки. Пропорции можно рассчитать» [Потапов 1997: 8].

Таким образом, все экстравагантные художественные проекты Кулика соотносятся не столько с русским контекстом, сколько с глобальными этическими проблемами современного мира. У топический проект создания Нового Человека принадлежит не только навсегда ушедшему в прошлое Советскому Союзу, это также проект будущего, чреватый теми опасностями, которые демонстрирует нам акция Кулика.

Дж. Агамбен метафорически описывает результат больших тоталитарных экспериментов XX века, к числу которых относится и советский эксперимент.

Человек достиг своего исторического telos, и ему, опять ставшему животным, не остается ничего иного, кроме как деполитизировать общество посредством неудержимого развития oikonomia или сделать обеспечение биологического существования важнейшей политической (или, скорее, аполитической) задачей. <…> Традиционные исторические силы: поэзия, религия, философия, которые, с точки зрения Гегеля-Кожева и Хайдеггера, поддерживали историко-политическую судьбу народов, с некоторого времени превратились в культурное зрелище и частный опыт, утратив всякую историческую действенность. Единственной сколько-нибудь серьезной задачей остается забота и «встроенное управление» биологической жизнью, т. е. животной сущностью человека. Геном, глобальная экономика и гуманистическая идеология — три взаимосвязанных признака этого процесса, в котором по окончании истории человечество, кажется, заимствует последний аполитичный мандат — свою собственную физиологию [Agamben 2003: 85f.].

Акция Кулика прекрасно иллюстрирует это рассуждение.

В заключение я хотела бы коснуться еще одного аспекта темы. Как известно, представители радикального искусства 1990-х годов всегда очень негативно относились к намеренно внеидеологической позиции московских концептуалистов, для которых язык как инструмент идеологии являлся предметом постоянной критики (см., например: [Erofeev 1995:13]). Столь радикальная критика языка и идеологии просматривается и в акции Кулика. Весь проект «Собака Павлова» может быть прочитан как предупреждение против инструментализации научной мысли и языка в рамках любых идеологических систем — будь то системы научные (как генная инженерия) или социальные (как советский эксперимент).

С другой стороны, очевидно, что Кулик со всей серьезностью воспринимает такие элементы своей художественной системы, как идея зоофрении, стремление к лучшему обществу, пропаганда положительного образа собаки в противовес ее традиционно негативному образу — иными словами, свою утопию. Он использует современную идеологическую систему — «глубинную экологию». Обращаясь к социальным проблемам, он преодолевает идеологическое равнодушие концептуализма. Но, по Агамбену, это не может иметь никаких исторических импликаций, оставаясь лишь «культурным зрелищем и индивидуальным опытом».

Бредихина пишет, что проект напоминал мрачную утопию. Но она также упоминает о присущих ему (как, впрочем, и всем другим проектам Кулика) шоу-элементам. Рассматривая акцию с точки зрения психоанализа, Салекл отмечает:

Кулик, играя в собаку… стремится к… животной цельности и самодостаточности. Можно сказать, что Кулик старается реализовать во плоти желание радикальных экологистов возвратиться к слиянию с природой. Он стремится обнаружить в своем собакообразном теле утраченный объект желания для того, чтобы достичь цельности, которой недостает человеку. Однако Кулик не в состоянии избавиться от бремени быть человеческим субъектом. Со всей очевидностью это проявляется в том, что он отчаянно нуждается в аудитории, в галерейном пространстве — в большом Другом. И Кулик, и его предшественник Диоген находят удовольствие в своем собачьем амплуа только тогда, когда за ними наблюдает Другой. Таким образом, человеку, пожалуй, труднее выучиться собачьей самодостаточности, чем собаке выучить человеческий язык [Салекл 1996: 47].

Необходимо учитывать, что Кулик является одним из поздних представителей радикального течения в современном искусстве и использует уже существующие в нем идеи, превращая их в «зрелище». Согласно интерпретации Салекл, именно присущий проекту характер шоу обусловливает потребность Кулика в аудитории. Вероятно, также по этой причине поиск естественности в итоге осуществляется перед видеокамерой.

Присущие акции зрелищные элементы только усиливают обнаруженный мной парадокс. «Собака Павлова» с ее лабораторией и живущим там на протяжении многих дней