Несколько заметок и воспоминаний по поводу статьи 'Материалы для биографии А П Ермолова' [Иван Иванович Лажечников] (fb2) читать постранично, страница - 3

подушки, убитого неприятеля. Признаюсь, у меня недостало бы такого хладнокровия.

Да ведь Фаддей Венедиктович был во всех случаях не чета другим — герой!

Подходим к крестьянскому домику, входим во двор. На дворе множество лошадей, ни одного экипажа, около них вьюки, седла и, ближе к воротам, осел с двумя плетеными корзинами по бокам. В одной, свернувшись калачиком, спит безмятежным сном ребенок; на земле, около него, сидит мужчина лет сорока, в синей холщовой блузе, усердно уплетающий куски мяса, распластанные на огромном ломте белого хлеба.

— Как ты сюда попал, Антуан? — спрашиваю блузника.

— Mon commendant^{3} (так называл он генерала Полуектова), — отвечал мне блузник, не забыв приложить руку к козырьку замасленного картуза, — представил меня генералу Ermolo^{4}, и вот я, накормив и убаюкав mon petit morveux^{5}, по милости их excellences^{6}, подкрепляю свои силы от щедрой их трапезы. Выкинул же le corsicain^{7} под конец своих подвигов штуку, чтоб ему...

И посыпалась крупная брань на Бонапарта, осмелившегося потревожить блузника в его путешествии к Парижу. А на брань французы большие мастера, хоть и уступают в этом художестве русским.

Кто такой был Антуан, никто у нас не знал; знаю только, что он не имел крова и за душою ни одного су, недавно овдовел, на походе под Труа пристал со своим двухлетним сынишком и ослом к московскому гренадерскому полку, которым командовал Полуектов, и состоял под его особенным покровительством. В русском войске он находился как в своей семье, а ребенок его, вскоре баловень полка, так привык к нашим офицерам и солдатам, что охотно ходил к ним на руки. При втором нашем приближении к Парижу он исчез с своим сынишком и ослом.

Антуан говорил, что если бы не связывал его ребенок, которого он страстно любил, и если бы не сестра, ожидавшая его в Париже, так ушел бы с ними в Россию. И в самом деле ушел бы тогда.

Француз от природы простодушен, легковерен, идет скоро на ласку, скоро дружится, особенно с русскими, к тому ж авантюрист и космополит. Его отечество там, где ему хорошо. Антуану нужно было пробраться к сестре в Париж, и вот он на первый ласковый звук французской речи в русском войске пробирается туда с сынишком среди неприятелей-варваров, которые, как разглашали бюллетени, рассыпанные по деревням, пожирают маленьких детей. Когда мы выходили из Парижа, не было отбою от французиков, просившихся с нами в нашу гиперборейскую страну. Я и брат мой взяли с собою по мальчику лет 11-15. Мой накопил несколько сот франков и с этим богатством возвратился восвояси, братнин остался в России, где своим хорошеньким личиком сделал себе блестящую карьеру... (vive les dames russes!)^{8} Чтобы довершить характеристику французов, скажу, что нет народа славолюбивее. Во время похода мы квартировали в французских деревнях и особенно под Лангром стояли несколько дней (кажется, во время какого-то перемирия), даже катались на импровизованных санях по обыденному снегу, который будто с собою нанесли, и ходили с скороспелыми приятелями-французами охотиться на кабанов (заметьте, в военное время, на неприятельской земле). В этих деревнях мы были свидетелями, как отцы и матери горько плакали и осыпали проклятиями императора за то, что вел детей их на ежедневную бойню: мы слышали, как роптали мужички, конскрипты, отправляясь в ряды военные. И что ж? при первом смотре маленького капрала те же отцы и матери осушали свои слезы и с гордостью глядели на своих детей в военном строю — будущих маршалов; те же конскрипты-мужички, очарованные магическим взглядом и словом гениального полководца, клялись умереть за него.

Вхожу в избушку, ярко освещенную. На пышном соломенном ложе, разостланном на полу, расположилось в разных позах целое общество генералов, штаб— и обер-офицеров и между ними Алексей Петрович Ермолов. Если б я не видал его лица, то мог бы узнать его по огромной, львиной голове. Сюртук его нараспашку, на широкой груди висит наперсный крест с ладанкой, в которой зашит псалом: «Живый в помощи вышнего» — благословение отцовское. С этим талисманом он никогда не расстается, с ним он носится в бою, как будто окрыленный силами небесными. Тут же и генерал мой.

— А вот и свидетель, — сказал А[лексей] П[етрович], коварно мигнув сидевшему подле него (помнится) Дамасу^{9}, потом, обращаясь ко мне, прибавил: «Извини, что мы тебя потревожили. Надо тебя предупредить, что ты призван сюда не по службе, и потому, птенец, садись или ложись между нами, как тебе лучше».

Когда я уселся на место, которое мне очистили двое из собеседников, генерал мой начал передавать мне пресмешной, но невероятный анекдот, которого я будто бы был свидетелем.

— Могу только сказать, — отвечал я, — что моей личности при этом случае не было.

— Вспомни хорошенько, мой