Роза для Экклезиаста [Роджер Джозеф Желязны] (fb2) читать постранично, страница - 2

Ей шел примерно шестой десяток. Одета она была как подруга цыганского барона: в своих радужных одеяниях походила на перевернутую пуншевую чашу на подушке.

Ресницы ее черных-черных глаз дрогнули, когда она услышала мое совершенное произношение.

Магнитофон, который приносила с собой Бетти, сделал свое дело. К тому же у меня были записи двух прежних экспедиций, а я дьявольски искусен, когда нужно усвоить произношение.

— Вы поэт?

— Да, — ответил я.

— Прочтите что-нибудь из своих стихов, пожалуйста (третья форма вежливости).

— Простите, но у меня нет перевода, достойного вашего языка и моей поэзии. Я недостаточно тонко знаю нюансы марсианского, к сожалению.

— О!

— Но для собственного развлечения и упражнения в грамматике я делаю такие переводы, — продолжал я. — Для меня будет честью прочитать их в следующий раз.

— Хорошо. Пусть будет так.

Один ноль в мою пользу!

Она обратилась к Бетти.

— Ступайте!

Бетти пробормотала положенные фразы прощания, бросила на меня косой взгляд и ушла. Она, видимо, хотела остаться «помогать мне». Но я был Шлиманом в этой Трое, и под докладом Ассоциации будет стоять лишь одно имя!

М'Квайе поднялась, и я заметил, что при этом рост ее почти не увеличился. Впрочем, мой рост шесть футов и шесть дюймов, и я похож на тополь в октябре: тонкий, ярко-красный вверху и возвышающийся над всеми.

— Наши записи очень-очень древние, — начала она. — Бетти говорила, что у вас есть слово «тысячелетие». Оно соответствует их возрасту.

Я кивнул. Весьма почтительно.

— Горю нетерпением взглянуть на них.

— Они не здесь. Нужно идти в храм: записям нельзя покидать свое место.

— Вы не возражаете, если я их скопирую?

— Нет, не возражаю. Я вижу, вы их уважаете, иначе ваше желание не было бы так велико.

— Прекрасно.

Она улыбнулась. Похоже, слово ее позабавило.

Я спросил, в чем дело.

— Иностранцу будет не так легко изучить Высокий Язык.

Меня осенило.

Ни одна из предыдущих экспедиций не подбиралась так близко. Я не знал, что придется иметь дело с двойным языком: классическим и вульгарным. Я знал марсианский пракрит, теперь придется иметь дело с марсианским санскритом.

— Будь я проклят!

— Что?

— Это не переводится, М'Квайе. Но представьте себе, что в спешке нужно изучить Высокий Язык, и вы поймете значение.

Она снова улыбнулась и велела мне разуться.

Она повела меня через альков.

Взрыв византийского великолепия!

Ни один землянин не бывал здесь, иначе я бы знал об этом. Картер, лингвист первой экспедиции, с помощью медика Мэри Аллен получил доступ к грамматике и словарю, которые я досконально изучил. Но мы не имели представления, что ТАКОЕ существует. Я жадно впитывал колорит. Сложнейшая эстетическая система скрывалась за этим убранством.

Придется пересматривать всю оценку марсианской культуры.

Во-первых, потолок сводчатый и расположен на кронштейне. Во-вторых, имеются боковые колонны с обратными желобками. И, в-третьих… О, дьявол! Помещение было огромным. Ни за что не подумаешь, если судить по жалкому фасаду.

Я наклонился, рассматривая позолоченную филигрань церемониального столика.

М'Квайе взирала на меня, как на папуаса, дорвавшегося до сокровищ Лувра, но я не в силах был удержаться. Да я и не собирался скрывать своего нетерпения.

Стол был завален книгами.

Я провел носком по мозаике на полу.

— Весь ваш город внутри одного здания?

— Да, он уходит глубоко в гору.

— Понимаю, — сказал я, ничего не понимая.

— Начнем вашу дружбу с Высоким Языком?

В последующие три недели, когда я пытался уснуть, у меня перед глазами мельтешили буквы-букашки. Бирюзовый бассейн неба, когда я поднимал к нему взгляд, покрывался рябью каллиграфии.

Я выпивал за работой галлоны кофе и смешивал коктейли из бензедрина с шампанским.

Каждое утро М'Квайе учила меня по два часа, иногда еще по вечерам. Остальные четырнадцать часов я занимался сам.

А ночью лифт времени уносил меня на самое дно…

Мне снова шесть лет, я учу древнееврейский, греческий, латинский, арамейский.

В десять я украдкой поглядываю в «Илиаду». Когда отец не источал адский огонь или братскую любовь, он учил меня раскапывать слова в оригинале.

Боже! Как много на свете оригиналов и как много слов! В двенадцать лет я начал замечать разницу между тем, что он проповедывал, и тем, что я читал.

Энергия его догматов сжигала все возражения.

Это хуже всякой порки. Я научился держать рот закрытым и ценить поэзию Ветхого Завета.

— Боже, прости меня! Папочка, сэр, простите! Не может быть!..

И вот, когда мальчик окончил высшую школу с наградами по французскому, немецкому, испанскому и латинскому языкам, отец заявил четырнадцатилетнему шестифутовому пугалу, что хочет видеть его священником. Я помню, как уклончиво отвечал сын.

— Сэр, — говорил я, — я хотел бы поучиться еще с годик и пройти курс теологии в каком-нибудь университете. Я еще