Тринадцатый Император (часть 1-2) [Никита Сомов] (fb2) читать постранично, страница - 184

жизнь — мундиры, награды, должности, — исчезает, оставляя только то, что действительно важно. И пока моя протекция еще чего-то стоит, я хочу помочь тем, кто уже сейчас понимает то, что до меня дошло только на старости лет.

— О чем это?

— О том, что когда ситуация требует, нужно действовать твердо и не слушать ничьих увещеваний. Делай что должно, свершиться чему суждено. Мягкость в деле наведения порядка губительна. Вот возьмите Горчакова, предыдущего наместника Царства. Вы его наставление военным начальникам читали?

— Не имел такой чести, — ответил собеседник Муравьева.

— А я вот имел. И написано там дословно следующее: «Держать себя с приличною гордостью, не давая вида, что подобное положение дел унижает их значение». Это наставление было объявлено по случаю жалоб на то, что жители-поляки, при встрече на улице с нашими военными, невзирая на звание, нарочно задевали и толкали их, харкали и плевали в спину. И к чему это привело? Чем меры правительства были снисходительнее, тем поступки бунтовщиков были нахальнее. Любая мера правительства, направленная на восстановление спокойствия, тишины и порядка, выставлялась поляками в виде насилия над ними. Всякое бесчинство, гнусность, публичное оскорбление, наносимое русским, оправдывались, по-иезуитски, патриотизмом и стремлением к свободе.

Мы никогда не сможем искоренить возможность польского восстания без отыскания и усиления в Царстве элементов, сколько-нибудь нам родственных, если не по крови, то духовно. Такой элемент составляет польское крестьянство, все отличие которого от русского состоит лишь в языке и вере, в остальном же оно неотличимо от нашего. Искореняя враждебные русскому духу силы — польское панство и католическое иезуитство, поощряя силу дружественную — крестьянство, только так мы добились усмирения мятежа.

И для России тоже нет другого пути; если сейчас не опереться на крестьянство, через пару десятков лет мы увидим мятеж уже не польский, а русский.

— Не дай нам Бог, — проронил Михаил Игнатьевич, снова посмотрев на тело ксендза, — не дай нам Бог.